Эта возня с птицами меня позабавила и сократила часы ожидания. Было около полудня, когда над моей головой раздался какой-то гул. Начитима меня предупреждал, что этот шум возвещает приближение орла. Потом все стихло, и я увидел, что на край крыши опустилась большая птица. Это был орел. Сначала он сидел неподвижно. Мне было плохо видно его, но я догадывался, что он смотрит на индюка. Я затаил дыхание. Я боялся, что он услышит биение моего сердца. Со мной было мое ружье, и я мог бы легко его пристрелить, но Начитима объяснил мне, что тогда Поаниу не возьмет перьев. Орла я должен поймать живым и потом задушить. Я весь дрожал, пот лил с меня градом. Я пристально смотрел в отверстие крыши и ждал удобного случая.

Орел встрепенулся, и перья его зашуршали. Неуклюже зашагал он по крыше. Я не спускал с него глаз. Подойдя к индюку, он остановился и сильным острым клювом оторвал кусок мяса. Стараясь не шуметь, я поднялся на ноги, осторожно просунул обе руки в щель между двумя палками и схватил орла за лапы, повыше когтей. Он распростер крылья, пытаясь улететь, и едва не оторвал меня от земли. Хворост и трава, служившие крышей, разлетелись в разные стороны, и я притянул к себе орла. Он размахивал крыльями, царапая мне руки, и пытался выклевать мне глаза. Не успел я опомниться, как он клюнул меня в подбородок. Смотри, шрам остался у меня на всю жизнь.

Я и не подозревал, что орел может оказаться таким опасным противником. Силы мои иссякли. Но огромная птица уже лежала на земле у моих ног. Я придавил ее коленями, не вставал, пока она не перестала дышать. Тогда я перебросил ее через стенку сруба и вылез из западни. Задыхаясь, я упал на землю у края пропасти.

Крича, размахивая руками, Келемана и Чоромана бежали к скале. За ними шли мужчины. Я взвалил орла на спину, взял ружье и, шатаясь, зашагал по тропинке им навстречу. Старый кацик взял из моих рук птицу, осмотрел ее оперение и не нашел никаких недостатков. Все меня хвалили. У меня сильно болел подбородок, но я был так счастлив, что забыл о боли. Кацик объявил, что он сам снимет оперение и от моего имени передаст его Поаниу. Я очень обрадовался, так как Начитима обещал мне пойти на охоту.

Мы все вернулись в пещеру, где остались наши пожитки. Женщины приготовили маисовые лепешки и жирную оленину. Когда мы поели, Келемана и Чоромана сказали, что они боятся оставаться здесь одни, пока мы будем охотиться. Тогда Начитима предложил им идти с нами, а летний кацик попросил нас подождать, пока он снимет оперение. Пока мы отдыхали, он начал осторожно сдирать кожу с орла, стараясь не помять перьев. Вдруг где-то неподалеку раздались громкие голоса. Быстро схватили мы наши ружья и выползли из пещеры, чтобы узнать, кто идет. С первого же взгляда мы узнали индейцев из нашего пуэбло; их было человек сто, мужчин и женщин.

Их привел военный вождь Огоуоза — Облачная Ветвь, который узнал, что Начитима ушел в пуэбло Тонкое Дно. Наши воины хотели идти на охоту, и Огоуоза просил Начитиму отправиться на следующий же день. Решено было начать охоту утром на склоне горы Обсидиан. Начитима взял свой мешок с молитвенными палочками и ушел в дальнюю пещеру, чтобы ночь перед охотой провести в уединении.

Вечером я заметил, что Чоромана задумчива и грустна.

— Что с тобой? — спросил я.

Она ничего не ответила, и я не стал настаивать. Но когда я поужинал и вышел из пещеры, она последовала за мной. Мы уселись на земле под нависшей скалой, и Чоромана шепнула мне:

— Мой будущий муж, Огота меня пугает.

— Что он сделал? — спросил я.

— Смотри!

Она протянула мне руку, и я увидел большой синяк чуть-чуть повыше локтя.

— Я собирала хворост на берегу ручья; он подошел ко мне, схватил за руку и зашипел: «Эй, ты! В последний раз я тебе говорю: брось эту собаку наваха! Я, Огота, буду твоим мужем!» Он хотел еще что-то сказать, но в это время к ручью спустились женщины. Огота до боли сжал мне руку, повернулся и ушел.

Я задрожал от гнева:

— Этому нужно положить конец!

Я хотел было встать, но она удержала меня и воскликнула:

— Нет, нет! Не ходи к нему! О, зачем я тебе рассказала? Я знаю, что Огота не может причинить мне зла. Больше мы никогда не встретимся с ним наедине. Подумай, что будет, если ты отдашься гневу и убьешь его! Его друзья убьют тебя, а мой отец, Начитима и Потоша захотят отомстить. О, неужели ты не понимаешь, что должен держаться от него подальше?

Это я понимал и обещал сегодня не говорить с Оготой, но добавил, что проучу его, если он посмеет снова ее обижать.

— Чоромана, — сказал я, — этому нужно положить конец. Пойдем к твоим родителям, скажем им, что я хочу быть твоим мужем, а ты — моей женой. Тогда Огота не посмеет тебя тронуть.

— О, если бы мы могли это сделать! Но ты забыл о клятве, которую я дала моему деду. Этой клятвы я не нарушу, да и моя мать не согласится, чтобы я стала твоей женой, пока ты не вошел в Патуабу.

— Но зачем, зачем старик взял с тебя эту клятву?

— Он очень меня любил, вот почему ему хотелось, чтобы мой муж был великим человеком и вождем.

— Тяжело у меня на сердце. Кажется мне, что не миновать нам беды, — сказал я.

Ночь спустилась в долину. В пещере развели костер, мы встали, и Чоромана шепнула мне:

— Не бойся. Быть может, нас ждет немало тяжелых испытаний, но я уверена, что все уладится.

В ту ночь я почти не спал. На рассвете вернулся Начитима и, переговорив с Огоуозой, объявил, что пора собираться на охоту.

Вскоре после восхода солнца все охотники выстроились на площадке перед пещерами. Пятерым Начитима велел остаться в разрушенном пуэбло и охранять женщин, а остальным приказал следовать за ним. Включая моего брата, нас было сорок шесть человек; у двадцати четырех имелись не только лук и стрелы, но также и ружья. Мы вышли из долины и поднялись на поросшее лесом плоскогорье. Отсюда ясно видна была вершина священной горы Обсидиан. Казалось, гора находится совсем недалеко и мы дойдем до нее задолго до полудня.

Все шли гуськом по лесой тропинке. Мы с братом старались ни на шаг не отставать от Начитимы. Вдруг Одинокий Утес наступил на развязавшийся шнурок своего мокасина и оборвал его. Пришлось остановиться и починить ремень. Мы с братом остановились, а остальные охотники обогнали нас. С ними был Огота, который злобно посмотрел на меня, но я сделал вид, будто не замечаю его. Я боялся встретиться с ним глазами, так как не надеялся на свою выдержку.

Вскоре мы догнали отряд, но не стали пробираться к Начитиме, а пошли сзади. На широкой просеке Начитима и Огоуоза сделали остановку, но нигде не видно было ни лосей, ни оленей, и через несколько минут мы тронулись дальше. Мы с братом пересекли просеку и только что вышли на лесную тропу, как вдруг раздались выстрелы, громкие крики, и на наших охотников напал отряд индейцев, разукрашенных перьями и разрисованных черной и красной красками. Я узнал их с первого же взгляда — это были уты, близкие друзья навахов; много раз видел я индейцев этого племени в лагере моего отца. В первую минуту я испугался, думая, что на нас напали навахи, но, убедившись в своей ошибке, очень обрадовался. Я увидел, как упали трое из нашего отряда, услышал голоса Огоуозы и Начитимы, призывавших нас стрелять в неприятеля. Я побежал вперед; брат ни на шаг от меня не отставал. Вскоре мы пробились в первые ряды наших воинов и бросились на утов. Военный вождь Огоуоза громко кричал:

— Вперед! Смелей! Стреляйте, стреляйте!

Один только раз видел я, как люди сражаются и убивают друг друга, и это зрелище показалось мне отвратительным. Было это в тот день, когда тэва взяли меня в плен. Сейчас я сам участвовал в битве, но снова испытывал отвращение, хотя и был очень взволнован и возбужден. Мы начали стрелять в неприятеля, находившегося шагах в пятидесяти от нас, и подстрелили несколько человек, но остальные продолжали наступать. Я понял, что не успею зарядить ружье раньше, чем они подойдут к нам вплотную и, следовательно, смогу пользоваться им только как дубинкой. В эту минуту мой брат вскрикнул и уронил лук и стрелы. Я увидел, что у него перебита левая рука.