1917 г.
Острый месяц светит ярко
Из морозного кольца.
Ты услышь, моя сударка,
Дальний звон колокольца!
Выйди в пасмурные сени
С мёрзлым палевым окном,
На скрипучие ступени
Стань поспешным каблучком.
Вынь засов, в сугроб упругий
Двери плотные продвинь,
Тишину затихшей вьюги
Взглядом трепетным окинь.
Никого!… Но вновь далёкий,
Вещий вестник двух сердец,
Замирает в быстром скоке
На дуге колоколец.
Древний друг морозной ночи,
Он в снегах поёт теперь
Засмотревшиеся очи
В приотворенную дверь.
1917 г.
В сплющенном глубоком переулке
Нестерпимо душно, как в сенях, —
Каблуки отчётливые гулки,
Этажи под крышами в огнях.
В англиканской церкви настежь двери,
В тёмном входе матовый фонарь —
Мрачный храм немотствует о вере
Есть ли в нём священник и алтарь?
Может быть, их служба в преисподней?
В катакомбы под церковный свод,
Никому не зрим, ушёл сегодня
Глубоко под город крестный ход?
Помолитесь за меня, британцы,
Чопорно, надменно, не крестясь!…
Розовым благоговейным глянцем
Черепица храма занялась.
1917 г.
Смутно-белым привиденьем
Встал над крышами собор,
Очарованный раденьем
Буйных звёзд и мрачных гор.
Ковш алмазный семизвездный
Наклонился зачерпнуть
Из житейской темной бездны
Наплывающую муть.
Зачерпни, звезде полярной
Дай на ней заворожить
Жизни бедной и кошмарной
Ускользающую нить!
Дай изжить в огне страданий,
Пред лицом извечных гор,
Человеческих мечтаний
Окровавленный позор!
1917 г.
Вот скоро год, как я сюда заброшен.
Тропами летними прошла зима,
И ландыш мой серпом метелей скошен,
И путь назад, как родина сама,
Холодным пеплом густо запорошен.
Я одинок на дальнем берегу —
Остатки проводов между столбами
Звенят-гудят, задеты на бегу
Порывными шумящими ветрами,
Но ими даль окинуть не могу.
Измотаны, разбиты паровозы.
Разрушено, размыто полотно…
Пойдут к Москве скрипучие обозы,
И странники под каждое окно
Вновь принесут дорожных слухов грёзы.
Вновь явит Бог святые чудеса,
И новые угодники от мира
Укроются в дремучие леса,
Велики духом, выспренни и сиры,
Поднять за Русь и Веру голоса.
Вы, мудрецы, укрытые дубравой,
Молите у Творца, простёршись ниц,
Не рай земной, неверный и кровавый,
А рай небес, земли и певчих птиц,
Наполненный нетленной чистой славой.
1918 г.
Прилетели весенние птицы
И не знаю, какие такие.
Стали радостны хмурые лица,
Непогожие лица людские.
Ходит яркое солнце так низко,
С крыш капели струятся, играя,
У крыльца позабытая миска
Серебрится до самого края.
Как лазурны у солнца светлицы,
Лес за Волгой коричнево-чёрен,
И чирикают новые птицы
Целый день от зари до вечёрен.
1918 г.
Твой гроб поставили в кусты
И крышку рядом положили;
Тебя высокие цветы
Почётной стражей окружили.
И медленно у ног твоих
В закатном солнце, через силу,
Тебе два беженца немых,
Спеша, готовили могилу.
И, прахом обдавая нас,
Песок, подкинутый лопатой,
Из глубины за разом раз
Взлетал, сырой и красноватый.
Как хорошо тебе в гробу,
В сосне, смолою напоённой,
С бумажным венчиком на лбу
И можжевеловой иконой.
Иди в приют сырой земли
Под глушь разросшейся сирени,
Чтоб крест поставить мы могли
И встать тихонько на колени.
1918 г.
В лугах весны весёлых,
Апреля близнецы,
Весь день на липах голых
Курлыкают скворцы.
О вербном воскресенье,
О Боге на осле —
Весь день журчит их пенье
В безветренном тепле.
Верны отчизне скудной,
Они явились вновь
Свершить свой подвиг трудный
И повторить любовь.
Здесь в хижинах сосновых,
По прихоти людей,
Родить, взрастить и новых
Умчать на юг детей.