Павлюк выкинул окурок в раскрытое окно, взял с туалетного столика плюшевого трехногого медвежонка.

— Зачем этот потрепанный зверь? — спросил он, хмуро повертев игрушку. — Не люблю хлама прошлого! — и он размахнулся, чтобы выбросить медвежонка в окно.

— Не смейте! — запретила Галина, спрыгивая с качалки; она прижала игрушку к груди. — Это мой друг детства — маленький Мишутка! Вы помните, Иван Трофимыч, сказку Толстого «Три медведя»?

Галина нараспев заговорила:

— «Один медведь был отец, звали его Михайло Иваныч. Он был большой и лохматый. Другой была медведица. Она была поменьше и звали ее Настасья Петровна. Третий был маленький медвежонок и звали его Мишутка…». Вам смешно? Вы не любите своего детства?

— Трехногий талисман! — ухмыльнулся Павлюк.

— А у меня и счастье искалеченное, как этот Мишутка! — с вызовом сказала Галина, поглаживая вытертый плюш игрушки; отворив дверь, громко крикнула: — Мама, будь добренькой, принеси нам кофе! — и, возвращаясь в кресло, нетерпеливо протянула: — Вы намерены развлекать меня, Иван Трофимыч? С вами умрешь со скуки!

Павлюк придвинул стул к креслу, сел и словно нечаянно накрыл рукой колено женщины.

— Вы несправедливы ко мне, Галина Григорьевна, — вкрадчиво сказал он. — Вы даже не успели осмотреться. Походите по городу…

— Ах, боже мой! — капризно перебила его Галина. — Ну что я буду осматривать в этом городишке, где я прожила семнадцать лет? Уж не к знакомым ли мне ходить, по-вашему? Тут ни одного образованного человека не найдешь! Да еще нос воротят!

Резкие складки залегли в углах чувственного рта Пав-люка.

— С-скоты! — слегка заикаясь, проговорил он. — Они сторонятся нас, как зачумленных… Я бы их за это! — и он стиснул большой волосатый кулак.

Галина равнодушно скользнула по нему взглядом.

— Простить себе не могу, что не поехала с шефом в Берлин. Детские выдумки: маму захотелось повидать. Ха-ха-ха! Святая наивность! Вы думаете, она мне обрадовалась?

Легкая на помине Оксана Ивановна без стука отворила дверь и внесла две алюминиевые кружки.

— Фу, мама! Ну, где это видано, чтоб кофе в кружках подавали?

— Не наготовили еще стаканьев на вас, господ! — угрюмо сверкнула старуха такими же горячими, как у дочери, глазами и вышла.

— Ехидная у вас мамаша! Давно у меня руки на нее чешутся!

— Что вы, что вы, Иван Трофимыч! — заступилась Галина. — Она добрая, просто недостаток воспитания. У старых людей всегда причуды… — она повела рукой в сторону стола. — Пейте, Иван Трофимыч, с печеньем, это одесское… — потерев лоб, задумчиво сказала: — Шеф вернется в Одессу через три недели. Без него не стоит туда ехать. А тут я за два дня истосковалась… Ах, Одесса, Одесса, там я не знала, что такое скука!

— Не печальтесь, Галочка, что-нибудь придумаем. Я попрошу у оберста разрешение не дежурить по ночам.

— А он позволит?

— Постараюсь…

Галина пытливо смотрела на офицера. Павлюк неопределенно пожал плечами, говорить о своих сомнениях он не хотел. Но женщина заметила его неуверенность.

— Иван Трофимыч, миленький, вы постарайтесь, ладно? Вдвоем с вами мы можем и погулять, и сходить куда-нибудь!

— Ходить тут особенно некуда, Галочка. Одно кино паршивое да борд… — он поперхнулся на этом слове и поправился: — Ресторан офицерский. Впрочем, и дома можно отлично время провести. Устроим завтра пирушку, я винца прихвачу с собой.

— Дома скучно, — заупрямилась Галина. — Лучше в ресторан. Веселиться так веселиться.

— Но там… пьяные. Приставать будут…

Женщина удивленно сдвинула брови.

— А вы на что? Я полагаюсь на вашу защиту. Будем пить и веселиться. Помните? — она запела: — Вино, вино, вино, вино, оно на радость нам дано… А с собой можете принести, только не берите кислого. Коньяк и что-нибудь сладкое, полусухое…

Павлюк восхищенно щелкнул пальцами, очарованный Галиной. Он снял со стены гитару, взял несколько аккордов и запел:

— «Осень, прозрачное утро…»

Галина похвалила его голос. Павлюк зажал струны.

— Когда-то, Галочка, я был душой общества…

— Да? Откуда же этот мундир? Расскажите, я люблю романтику.

Павлюк махнул рукой. Его прошлое вряд ли показалось бы Галине романтичным, да и вообще воспоминания ни к чему.

— Эх, Галочка, черт вас дернул связаться с тем эсэсовцем! Я бы с радостью женился на такой красавице и умнице, как вы. Ведь у вашего Гортнера, бьюсь об заклад, в Берлине законная фрау и киндер. После войны он скажет ауфвидерзеен — и тю-тю, точка, пункт! Надо ж понимать! Полакомиться русскими девочками — о да, зер гут! Но портить карьеру ради славянки? Ни боже мой!

— Фи, Иван Трофимыч, что за выражения! — поморщилась Галина. — Пейте лучше кофе, а то остынет.

Павлюк галантно поклонился, взял кружку, сделал громадный глоток, потом, спохватившись, начал пить маленькими глотками, съел пару печений. Галина говорила тихо, словно убеждая себя:

— Мой шеф не может обойтись без меня, он пойдет на любые жертвы. Когда в Одессу вошли немецкие войска, я долго искала прочную опору. Это счастье — встреча с Гортнером. За его спиной я стала спокойной. В наше смутное время надо ценить обеспеченную жизнь. Я только боюсь, шеф может не удержаться в тылу. Говорят, на фронте дела неважные.

Павлюк сделал непроницаемое лицо.

— Бабские пересуды! Армии центрального фронта планомерно выравнивают позиции. Не советую вам, Галина Григорьевна, повторять вздорные слухи. Это к добру не приведет!

— Оставьте, Иван Трофимыч, этот тон, — с досадой сказала Галина. — Теперь все знают цену слухам. Не считайте меня такой простушкой… — она вздохнула и добавила: — Расстаться с Вилли было бы ужасно! Сколько вещей он мне подарил! Я не заработала бы столько за всю жизнь…

«Еще бы! Проклятые эсэсовцы из-под земли достанут, что угодно, с мертвых сдерут!» — злобно подумал Павлюк, а вслух сказал:

— Не беспокойтесь, Галочка, лейтенант Павлюк умеет быть щедрым.

— Пока я этого не вижу, — лукаво сказала Галина, — и безумно скучаю. На что только не способна женщина от скуки!

В парадную дверь сильно застучали. Послышался фальцет немецкого солдата и громкий голос Оксаны Ивановны.

— Во ист герр лейтенант?

— Тута твой собачий лейтенант!

Павлюк поспешно вышел и спустя минуту хмуро сказал:

— Вам придется извинить меня, Галочка. Срочно вызывают…

— Ой, не прогадайте, Иван Трофимыч. Вы не один офицер в городе, а я не люблю одиночества.

Павлюк виновато обдернул мундир, развел руками.

— Служба, Галина Григорьевна, служба требует…

Оксана Ивановна всегда жила душа в душу с дочерью. Овдовев, когда Галя училась еще в шестом классе, Оксана Ивановна не пала духом. Простая, полуграмотная женщина, всю жизнь работавшая прачкой в больнице, она поощряла увлечение дочери музыкой и немецким языком, брала у людей белье в стирку, чтобы платить в музыкальную школу и старой немке. И частенько говорила: «Крылья человеку нужны, доченька, с крыльями человек поднимается, широко видит. А я вот, бескрылая, окромя корыта, так-таки ничего и не видела».

Думая о матери, Галина тихонько покачивалась в кресле. В доме многие вещи исчезли, но в ее комнате все сохранилось. Тахта, покрытая ковриком, на котором знаком каждый узор, трюмо, резной гардероб. Галина взяла с колен медвежонка, зашептала ему, как живому:

— Мишутка мой! Как это мама уберегла тебя? А ногу мы тебе так и не пришили. Ты помнишь, как гнался за нами страшный дядька — завхоз парка? Это было так давно, целая вечность прошла! А на заборе была ужасная колючая проволока! Но он нас не догнал! Только твоя лапка и подол моего нового платья достались ему! — она вздохнула, качая головой. — А теперь дом вроде не мой! Так ли я приезжала из института? Ах, мама, мама, если бы ты знала, как несладко твоей Гальке-озорнице!

Едва дождавшись ухода Павлюка, Оксана Ивановна распахнула дверь, шагнула в комнату. Галина в сердечном порыве вся потянулась к ней: