Я проходил мимо дома горшечника —
Он молил, чтобы солнце светило всегда.
Когда я достиг шалаша земледельца,
Я услышал, что он призывает дождь.
Рыбаки молили бога о ветре,
А москиты просили затишья.
И наши друзья, и наши враги
Просят бога послать им удачу, —
Чью же молитву слышит бог?
(Израэл Кафу Хо)
А действительно, чью?
Не знаю. И какой храм окажется самым «голосистым» — не знаю. Лично мне по душе другие храмы, число которых, к счастью, увеличивается в Африке с каждым годом. Я говорю об университетах. Строятся они быстро, строятся во многих африканских странах. А те, что уже построены — большие, красочные, светлые, — кажутся мне великолепными кораблями, готовыми к отплытию.
Что ж, в добрый путь, корабли! Плыть вам долго и далеко. Плыть вам и плыть, никогда не останавливаясь. И пусть будет счастлива, пусть будет всегда дотошна и настойчива ваша вечно молодая команда! Счастливо вам, корабли завтрашнего дня Африки!..
Я вспоминаю один из последних вечеров своего пребывания в Сенегале. Местные писатели и профессора университета устроили ужин в честь нашей делегации… На самом берегу океана, на открытой веранде — столики. Каждый освещен маленькой лампочкой, и поэтому вечерняя темнота неба, помноженная на темноту океана, кажется почти осязаемой. Странная получается картина: видны только белые куртки официантов. А их лица и черные брюки целиком сливаются с темнотой ночи. И ты вдруг ощущаешь (именно ощущаешь, потому что глаза в этом ощущении участия не принимают), как откуда-то сама собой к твоему столу плывет белая тарелка с рыбой. На чем держится? А ни на чем не держится! Просто — летающая, а точнее — плывущая тарелка. Плывущая плавно, будто под музыку. А за нею — белое пятно куртки. Куртка эта никак с тарелкой не соединяется, движутся они отдельно. Потом возникает еще одно светящееся пятно. Это — добрая, широченно-белозубая улыбка официанта.
А вокруг — ночь. Вокруг — звезды, духота, чуть смягчаемая слабым, едва уловимым ветром. Темно. Только справа, на океане видны огромные белые полосы пенного прибоя. И кажется, что полосы эти тоже висят в черноте ночи. И больше ничего нет. Ни берега, ни неба, ни океана. Только ночь. Фантастическая, теплая, прекрасная ночь…
Луна плывет
Спокойно и безмолвно
По звездами усыпанному небу
Издревле предначертанным путем;
Плыви и ты, отечество мое!
Изведаны дороги. Парус поднят.
Плыви, о Африка…
Но край обетованный —
Где он?
(Майкл Дей-Ананг)
Я тоже не знаю адреса обетованной земли. Да и ответить словами на этот вопрос невозможно. На этот вопрос надо отвечать жизнью своей. Своей любовью и ненавистью. Своей ежедневной, напряженной работой во имя грядущего.
Роберт Рождественский
ПОЭЗИЯ АФРИКИ
АЛЖИР
НАДИА ГЕНДУЗ [1]
Алжир
Перевод М. Ваксмахера
Я видела камни твои,
Я видела землю твою,
И горы твои, и долины,
И снег, и весну;
Я видела, как пробивались ростки
И становились колосьями,
Видела, как в январе
Расцветало миндальное дерево,
Видела, как извивалась
Колючая проволока,
Напоминая о том,
Что было вчера.
Но в оливковых рощах
Издалека мне кивали деревья.
Но в песне ветра
Мне слышался шорох листвы.
Алжир!
Навсегда я твоя.
Вчера твою землю
Кровь обагряла.
Сегодня детям твоим
Принесла я оливы.
Вчера на земле твоей
Корчились в муках тела.
Сегодня над теми, кто пал,
Наливаются соком колосья.
Вчера свои черные зерна
Сеяла смерть, но сегодня
Посеяны зерна другие:
Они не из стали,
Не из свинца,
И дети знают об этом…
В земле твоей мертвые спят.
Деревья в оливковых рощах
Залиты солнечным светом.
АННА ГРЕКИ[2]
В Менаа, в горах Ореса
Перевод М. Ваксмахера
Помню: даже зимой
День был садом цветущим,
Гранаты — только плодами,
И красный сок, что из них сочился,
Был только соком. Не кровью.
А когда мы ныряли в кустарник,
Мы просто прятались друг от друга,
Мы просто играли в прятки.
Если взрослые брали ружье,
Значит, они собирались
Охотиться на птиц и зверей.
А когда от динамитного взрыва
Сотрясались гранитные скалы —
Это отец мой, школьный учитель,
Расширял дорогу для своей машины.
Помню: домам не нужны были двери,
Глаза открыто в глаза смотрели.
И не было в ту пору ночей:
Ночами все люди спали.
Это было в горах Ореса,
В Менаа
[3], в деревне Арис —
В смешанной общине
[4], как говорится в газетах.
Детство мое и забавы
Там родились, в Менаа,
В смешанной общине Арис.
И все мои страсти, вся юность —
Все, чем жила я потом, распрощавшись с детством,
Уходит корнями в ту пору,
Когда из ладоней Неджая
В небесную ширь и в мои глаза
Рвались испуганно птицы.
Был он хрупок, как ирис,
Мой друг Неджай,
Он выслеживал скорпионов,
Гонял вечерами шакалов,
Ходил на ходулях
И стрелял в луну из рогатки.
Теперь в моей деревне война.
Моя деревня сложила устало
Километры радужной радости,
Свои вчера еще яркие крылья,
Которые теперь стали серыми,
Словно у мертвой бабочки.
Больше нет шелковистых садов.
От которых веселый ветер
Был медоноснее пчел.
И не слышно шагов
Босоногого мальчишки Неджая.
На корни моего детства
Навалились пласты
Страха, ненависти и крови.
Теперь в Меиаа, в горах Ореса,
Живут только жирные скорпионы.
Война.
Земля содрогается от динамита,
Раскололи глубокие трещины
Голубой фаянс небосвода,
И не слышно жужжания пчел
За стрекотом вертолетов.
Но горы Ореса трепещут от ласки —
Их ласкают, их нежат волны
Подпольных радиостанций.
Дыханье свободы
Пробегает по нашим лесам,
Как дыханье грозы
По шкуре барса.
Мне кажется вдруг, что гул умолкает.
Немеет война,
Растворяясь во времени и пространстве.
За плотно запертой дверью,
В затаившемся ночном городе,
Я сижу перед экраном своего детства.
Я теперь понимаю:
Все, что меня волнует и задевает, —
Все уходит корнями в горный массив.
Окрашенный белым и розовым
На географических картах
Для средней школы.
Белым и розовым цветом
Залито все мое детство.
Все, что я делаю, все, что люблю,
Ведет меня в горы Ореса,
В Менаа,
Где меня ждет
Мой первый в жизни товарищ.
И хотя с того времени мир
На двадцать лет постарел,
Я по-прежнему с нежностью думаю
О хрупком, как ирис,
Мальчишке Неджае.
