– Что с тобой случилось? Почему ты грустная такая? – Сталин остановился и облокотился на парапет, разглядывая Замоскворечье. – Все идет по твоему плану. Или у тебя там неприятности произошли?

Я поежилась от налетевшего порыва ветра:

– Мне страшно.

– Потому что отношения у нас с тобой ненормальные, – стукнул он кулаком по перилам парапета. – И я ничего не могу с этим сделать. Расскажи мне, как ты сейчас живешь. Ты же постоянно здесь. Как ты там работаешь вообще?

– Да так… – Я сделала неопределенный жест рукой. – Урывками. Время от времени… Я что-то устала. Раньше бы все бросила и поехала куда-нибудь на море. В Турцию, например…

– Куда? – удивился Сталин.

Я наконец-то рассмеялась:

– Туда, именно туда, где Кемаль Ататюрк правит. Скоро умрет. В 1938 году. Ай, ладно! Ну его.

Он внимательно посмотрел на меня:

– Зря я тебя ночью выгнал. Потом пожалел. Ты сегодня-то сможешь прийти?

– Конечно, – провела я ладонью по его плечу. – А когда?

– В одиннадцать. До утра.

– Приду. – Мне вдруг захотелось задать ему вопрос, который уже давно не давал мне покоя. – Скажи… Ну этого быть не может… Но все-таки… Вот если бы так получилось, что ты должен был бы сейчас в 2010 году Россией управлять, то как бы ты это делал?

– А ты как думаешь? Хотя нет, я знаю, что ты ответишь… – Он как-то недобро усмехнулся. – Видимо, там у вас мнение сложилось на этот счет… Полстраны расстрелять. Четверть посадить. Оставшихся заставить работать. Да?

От его тона я впечаталась в парапет:

– Ну… Примерно что-то в этом роде…

– А вот знаешь, мне интересно, у вас там кто-нибудь понять пытался, чем на самом деле эти меры были вызваны? Или дальше утверждений твоего двадцатого съезда никто не продвинулся?

Я коротко рассказала ему все, что помнила о самых распространенных объяснениях сталинских репрессий.

– Не знаю, – посмотрел он куда-то в сторону реки, – или ты внятно объяснять не умеешь, или я действительно такой механизм запустил, которым никто после меня управлять не смог. И с перепугу насочиняли всякой ерунды.

– Ты хочешь сказать, что у тебя тут в 1937 году никого не сажают, не расстреливают? – сама себе удивляясь, спросила я. – И что лагерей нет? И Лубянки, где я побывать умудрилась? И Ежов тут не орудует?

– Ежова вчера расстреляли, – спокойно сказал Сталин и посмотрел на меня. – И хотя я привык категорически пресекать подобные разговоры и не обсуждать с женщинами свои действия, тебе в виде исключения скажу. Если бы я не проводил именно такую политику, которой я до сих пор старался придерживаться, то ты бы там у себя в будущем жила даже не в куске огромной страны, именующейся у вас Российской Федерацией, а в деревне, которой бы правил наместник какого-нибудь государства наподобие Германии. – Он сделал паузу. – А что касается 2010 года… Трудно сказать, как бы я поступил тогда. Этот вопрос действительно отсюда решать надо, потому что у вас, мне кажется, основная проблема в том состоит, что времени много напрасно потеряли, занимались не тем, чем надо, а потом увлеклись разворовыванием народного добра, выбрали для управления государством самый простой путь и именно по нему и пошли. Кроме того, западная буржуазия хорошо постаралась, да, как я понимаю, и не перестает в этом направлении работать. Результат получился соответствующий.

Меня увлекла эта тема, и я решила ее продолжить. Но сначала мне захотелось узнать подробности неожиданного окончания ежовщины:

– А Ежов… Он… Что с ним такое случилось-то?

– В «Правде» сегодня написали, что случилось. Он был агент иностранной разведки. Ты что, удивлена? Он там, в твоем прошлом, дольше проработал?

– Ну да… Как-то вроде еще не время… – Тут я вспомнила про Лаврентия Павловича. Мама дорогая! Только его мне тут не хватало. – А на его место кого назначили? Берию?! – воскликнула я испуганно.

Он засмеялся:

– Почему Берию? У него пока другие обязанности есть. А там посмотрим, как сложится. Ты не лезь в эти дела. Все равно ничего не понимаешь. Только беспокоишься понапрасну. Нравится тебе о гипотезах фантазировать – вот и фантазируй. Что тебе еще интересно?

Такой поворот событий меня устроил, и я поспешила задать вопрос:

– А как ты думаешь, если бы не произошла революция, то как бы все сложилось?

– Какая революция? – Он поправил мою растрепавшуюся на ветру прическу. – Февральская или Октябрьская?

– Не знаю… И та, и другая, наверное…

– А о Германской войне ты забыла? То есть я должен себе представить, что ее тоже не было? Или она была?

Я пожала плечами, а он стал рассуждать дальше:

– Значит, была. И правил Николай Второй… И вот наступает 1917 год… Нет… Я не могу себе представить, что у него хватило бы сил и ума с честью из этой ситуации выйти. Это не тот человек, который должен был управлять империей. Там вообще надо было по-другому себя вести. Все уже под откос катилось. И потом… Даже если вообразить, что все так идеально, прекрасно, царь на месте, народ ликует, то сейчас… Ты представь себе только, что у нас тут престарелый Николай Второй, а в Германии Гитлер. Это нелепость полная. Даже думать не хочу. Не могло этого произойти. Гораздо интереснее то, что теперь будет.

– Ты о чем?

– О мировой истории! – Сталин усмехнулся и посмотрел на меня каким-то мефистофельским взглядом. – Или ты забыла, что принесла мне из 1952 года? Теперь уже я буду решать, как распределятся силы и какие страны будут обозначены на политической карте мира.

У меня мороз прошел по коже:

– И ты уже знаешь, что будешь делать?

– Пока нет. Но это вопрос времени. Ты же хотела жить в непобедимой стране. В идеальном обществе. Или ты передумала?

У меня вдруг закружилась голова, и, чтобы не упасть, я схватилась за него:

– Нет, не передумала. Просто… Просто…

– Пойдем уже обратно. – Он взял меня под руку и быстро повел в сторону Сенатского дворца.

Когда мы вернулись в кабинет, он спросил:

– Сколько ты еще пробудешь у меня?

– Две минуты.

– Хорошо. Значит, мы договорились. Сразу после того, как ты уйдешь, здесь должен появиться твой изобретатель. Ровно на час. А с тобой мы прощаемся до вечера. Да! И вот еще что. Обязательно скажи ему, чтобы принес с собой тот прибор, который координаты замеряет.

– Зачем? – удивилась я.

– Потому что я так хочу, – сказал Сталин и снова шокировал меня, закурив «Герцеговину».

Оказавшись на полу, я посмотрела на Натаныча, который ждал меня, как нашкодивший пес.

– Дорогой товарищ изобретатель, – сказала я, понимая, что больше не могу на него злиться. – У меня есть для вас важное правительственное сообщение.

Почувствовав, что мирный договор подписан, он потер руки и радостно спросил:

– И какое такое сообщение? Моему папаше дали Сталинскую премию?

– Нет! – Я покачала у него перед носом указательным пальцем. – Сталинскую премию еще не учредили. Но, возможно, это сделают досрочно специально для тебя. Если ты, конечно, наберешься смелости и примешь приглашение.

– Какое приглашение? – Натаныч перестал сутулиться и испуганно посмотрел на меня.

– В ближайшее время ты должен быть в кабинете у Сталина, чтобы рапортовать ему о том, как работают твои временные программы. Это не обсуждается. Ты летишь ровно в тот самый момент, когда я появилась здесь. На шестьдесят минут.

– Батюшки милые! – Он вскочил со стула и, как обычно, забегал по комнате. – Я не хочу провести старость в лагерях! Почему ты меня не отмазала? Это месть такая изощренная, да?! У него оружие в кабинете есть? Если есть, то он меня на месте порешит! Кошмар!

Я всплеснула руками:

– Не дури, а! Ты на час туда летишь. Какие лагеря? Зачем ему тебя убивать? Хватит тут клоуна изображать. Давай лучше одевайся. А то перепугаешь его там видом своим нелепым. – Я критически посмотрела на его шорты и вытянутую майку. – И побрейся иди. А то он решит, что я с алкоголиком дружу.