– Я знаю, – рассмеялся он. – В сильное душевное волнение. Но ты волнуешься-то зря.

– Как зря? Как зря?! – запричитала я. – Ты вообще подумай, что происходит! Мне Сталин предложение делает. А я его принять не могу. Это, извини за выражение, ни в какие ворота не лезет!

Он затушил одну папиросу и взял следующую:

– Помолчи теперь. Я скажу. И забудь на минуту, что ты из 2010 года приходишь.

– Молчу. – От волнения я разом выпила полбокала.

– Ну, хозяйками-то и воспитательницами я сыт уже. И дети пусть тебя не заботят – они отдельно живут. У них все в порядке. Насколько это вообще можно порядком назвать. Я тебе о другом сейчас говорю. Мы с тобой встречаемся уже довольно долго. Появляемся в общественных местах. В театрах, на концертах… Нас люди видят. А в качестве кого ты рядом со мной находишься? Личного секретаря? Здесь 1937 год! И если ты не забыла того, о чем читала, то должна понимать, что я не могу позволить себе так демонстративно появляться перед народом с любовницей. Это неприлично для моего времени и положения! У меня бывают важные приемы. И ты должна, в конце концов, на них присутствовать. Тем более что благодаря твоим стараниям мне скоро предстоит тут делегации из разных стран принимать. И потом! Это что, по-твоему, ненормальное желание – взять в жены женщину, которую… с которой меня связывают близкие отношения?

Как ни странно, но последние слова показались мне наиболее убедительными. Конечно, сказать о любви в такой момент у него язык не повернулся, но и оговорки было вполне достаточно. А действительно, если посмотреть на это с его стороны, то все выглядит вполне нормально. Наша разница в возрасте его вообще не трогает, так как он этим, что называется, избалован. Внешне я не хуже этих всех киноактрис и балерин, а это ему для статуса очень даже подходит – в люди не стыдно вывести. А что касается международных приемов да театров, так это я запросто! Даже с удовольствием. И вообще, не жизнь, а сказка! Пришла на десять часов, женой поработала, на параде засветилась – и обратно! Поняв, что уже слишком долго выдерживаю паузу, я сказала:

– Ты не можешь не уговорить. Тебе бессмысленно сопротивляться. Я согласна. Но у меня нет паспорта. Только поддельный документ Ворошилова, да и тот на Лубянке отобрали.

– Ну и отлично! – Он налил нам еще саперави и после того, как мы выпили за совместную жизнь, сказал: – Значит, в ближайшие дни мы этот вопрос решим.

Я кивнула:

– Да. Твоими большевистскими темпами!..

Утром я появилась в 2010 году с блаженной улыбкой на лице и с грандиозным букетом в руках. Выспавшийся Натаныч уже встал и чем-то гремел на кухне. Я пошла к нему и остановилась в проеме.

– Привет! – Видимо, собираясь готовить свой любимый омлет, он вытащил из холодильника два сырых яйца. – А что такая торжественная? В ВКП(б) вступила?

– Я замуж выхожу.

Яйца упали на пол и, хряснув, растеклись двумя липкими лужицами. Если бы Натаныч имел привычку выражаться при мне так, как он это делал в мужских компаниях, то я, несомненно, выслушала бы изысканную многоступенчатую тираду. Но он не отступил от собственной нормы поведения и, без толку пытаясь подобрать хоть какие-то слова, замычал. Глядя на его потуги, я засмеялась:

– Принимаю твои поздравления. Вижу, что ты за меня очень рад! Спасибо большое! Мне надо быть в 1937-м послезавтра в десять вечера. Поэтому я приду к тебе сегодня часов в девять. Ладненько?

Неожиданно он обрел дар речи:

– Может, ты перед этим к психиатру сходишь? У меня есть профессор один с мировым именем, он таких, как ты, хорошо лечит. Неврозы всякие, расстройства душевные…

– А мне не надо, Натаныч, – улыбнулась я. – Меня здесь нет. И неврозов тоже нет. Я тут вообще только потому, что машина времени дольше десяти часов не работает, и потому, что у меня здесь сын живет. Все, пока-пока! – Я помахала ему, забрала ноутбук и ушла.

Дома я распределила букет по двум трехлитровым банкам и, расставив их по углам, села пить кофе. Минут через десять, услышав мое копошение, в дверях появились Глеб и Маша с подозрительно напряженными лицами. «Только бы он не завел сейчас разговор о моем моральном поведении», – подумала я и на всякий случай расплылась в улыбке:

– Ну что, как дела? Почему тоска в глазах?

– Мама! Нам надо серьезно поговорить! – заявил Глеб и одернул Машу, которая было попыталась заулыбаться мне в ответ.

«Сейчас он прямо при ней начнет выяснять, в каком розарии вырастили эти цветы. А потом обидится и не будет до вечера со мной разговаривать». Я обреченно прислонилась к стенке и вздохнула:

– Глеб. Только не надо спрашивать меня о здоровье Теодоро Обианга Нгема Мбасого. Ему уже лучше. Он предложил мне стать его третьей женой. Но я отказалась – подожду, когда захочет сделать меня первой…

В ответ он возмущенно показал на меня Маше:

– Вот! Я тебе говорил! И так всегда. Шутки у нас такие. Мама!!!

– Что? – снова улыбнулась я, вспомнив, как Сталин уговаривал меня выйти за него замуж.

– Мама! Ты скоро будешь бабушкой! – почти выкрикнул он и плюхнулся за стол, усадив рядом с собой Машу.

Они смотрели на меня так, как будто бы это у нас тут на дворе стоял 1937 год, а я была пресловутым наркомом внутренних дел. Да, сегодня на редкость удачный день! Если меня вчера и мучила совесть, что из-за своих путешествий я совсем позабыла про сына, то сейчас этим ошеломляющим известием они мне просто руки развязали. Теперь их срочно надо поженить, а мне имеет смысл некоторое время тут не мешаться. И тогда! Тогда я смогу с легким сердцем исполнять роль первой леди Советского Союза, сопровождая Сталина на приемах и государственно важных мероприятиях!

– Ты так и будешь молчать? – напрягся Глеб.

– Ой, я так рада! Это прекрасная новость! – Я полезла к ним через стол обниматься. – А когда свадьба?

– Ну, мы пока решили просто вместе пожить, – подала голос Маша.

Я уставилась на Глеба:

– Это как вообще понимать? А? Это ненормальность какая-то! У меня внук будет, а вы расписываться не собираетесь? Или я что-то упустила?

– Ты как-то несовременно мыслишь, – вякнул он. – Все эти штампы… Это лишнее…

– Маша! – посмотрела я в ее огромные синие глаза. – Ты с ним согласна? А родители знают? Они говорили мне, что мечтают тебя в белом платье увидеть.

Она скосилась на Глеба:

– Ну, это у нас такой план был. Мы боялись вас напугать. Поэтому решили постепенно к этому вопросу подходить…

Мне стало понятно, что еще немного – и это я, а не Глеб обижусь и не буду с ними разговаривать. Идиоты какие-то!

– Все! – Я встала, быстро вымыла чашку, и сурово посмотрела на них. – Отправляетесь в ЗАГС, Дворец бракосочетаний… Куда угодно идите! Только чтобы к вечеру передо мной лежало неоспоримое вещественное доказательство того, что у меня не какой-нибудь непонятный, а нормальный законнорожденный внук будет!

В ответ они дружно расхохотались. Я удивленно посмотрела на них:

– Что такое? Я смешное что-то говорю?

– Мам… – сказал Глеб, успокоившись. – Ты за последнее время сколько раз свой любимый фильм про Вторую мировую посмотрела?

Я пожала плечами:

– Один, кажется.

– А что же ты тогда говоришь-то со сталинским акцентом?

Я махнула на них рукой и, смутившись, ретировалась.

Кое-как переварив все события, обрушившиеся на меня за последние часы, я поняла, что дико хочу видеть Ольгу, с которой мне не терпелось поделиться новостями про Глеба с Машей и информацией о грядущих переменах в моей личной жизни. И дернуло же ее умотать на целых три недели! Я повздыхала и заставила себя сесть работать, чтобы хоть как-то подправить свое печальное материальное положение.

Я загрузила ноутбук. Оказалось, что на его рабочем столе появились две иконки – временные программы Натаныча. Может, ткнуть и посмотреть, что будет? Хотя… Он же говорил, что поставил на них свою защиту. Значит, уж лучше не трогать…

Открыв файл с описанием нового жилого комплекса в Анталье, я села переводить. Голова моя была занята лишь 1937 годом, поэтому дела продвигались туго. Примерно через полтора часа я решила передохнуть и вышла на балкон. В этот момент у меня зазвонил мобильный: