– Назначьте мне аудиенцию. Я появлюсь и спокойно все вам доложу. Только дайте слово, что меня больше не отправят к этим костоломам. Иначе никакого конструктивного диалога у нас не получится.

Он усмехнулся:

– Значит, вы настроены на диалог. Кстати, как вас зовут?

– Елена Санарова.

– Хорошо, товарищ Санарова. Я выслушаю ваши сказки и даже посмотрю еще раз на фокусы, которые вы тут демонстрируете. Приходите сегодня в шесть вечера прямо сюда, как вы это проделали только что. Я смогу уделить вам ровно два часа.

Я радостно улыбнулась и встала:

– Спасибо вам большое. Буду в назначенный срок. До свида…

Договорить мне не удалось, так как сработавший таймер вернул меня домой.

– Ну как? – озабоченно уставился на меня Натаныч. – Жива?

– Да! – выдохнула я. – Чаю мне, срочно! А лучше кофе. Сейчас приду в себя и мигом обратно, пока у меня запал не прошел.

– Может, завтра? – с надеждой шепнул он. – Подготовишься, напишешь тезисный план своего выступления…

– Нет, иначе я не смогу победить свой страх.

– А все-таки тебе страшно?

Я побежала ставить чайник и прокричала из кухни:

– Знаешь, я вообще поражаюсь, как с ним рядом люди могли находиться. Он просто парализует собеседника. У него биополе убойное. Когда с ним разговариваешь, не то что страх, ужас суеверный испытываешь.

– А я тебе говорил: иди к Троцкому, – хохотнул Натаныч, пришлепав на кухню. – Он, говорят, душка был. И не страшно, и интересно.

– И бессмысленно, – отрезала я, насыпая кофе в мятую медную турку. – Меня не привлекают революционеры-неудачники, которых ледорубами убивают. Ты же знаешь, мне нужен гений политической мысли. Можно сказать, наиболее харизматичная фигура двадцатого века!

– Ну-ну… Ну-ну…

Мы сели за стол и провели в молчании минут сорок, погруженные каждый в свои думы. После этого я подправила макияж, покрутилась перед зеркалом и, усевшись в точку отправления, схватила электроды.

– Давай! В 18.00 этого же дня. И пусть мне сопутствует удача!

– Прошу садиться, – вполне доброжелательно сказал Сталин, когда я встала перед ним по стойке смирно. – Ваше появление сопровождается довольно сильным шумом. Это специально?

– Не знаю, – помотала я головой. – Скорее всего, это издержки путешествий во времени.

Усевшись за стол, я несколько секунд помолчала, чтобы справиться с трясучкой, которая, как я уже успела заметить, нападала на меня при одном только виде товарища Джугашвили. Потом несколько раз вздохнула и спросила:

– Можно приступать?

– Разумеется, – он откинулся на спинку стула и стал с интересом наблюдать за мной, будто бы я была не русскоговорящей женщиной, а папуасом, прибывшим в Кремль по заданию подпольной компартии острова Новая Гвинея.

Отступать было уже некуда. И я начала свой нелегкий монолог, в который попыталась вложить как можно больше имен, дат и поражающих воображение фактов.

Начала я с пакта Молотова – Риббентропа, фашистской угрозы и приближающегося нападения Германии, в которое он, Сталин, не будет верить до последней секунды. Потом я плавно перешла к событиям первых дней войны, с чувством рассказала о том, как быстро немцам удастся завоевать огромные территории, расписала то, как мы отстоим Москву и чего будет стоить эта победа. Затем прошлась по самым важным событиям Великой Отечественной, сгущая краски разными примерами наподобие того, как на немецкие танки выпустят красную конницу. При этом не преминула донести до сведения своего слушателя положение дел в блокадном Ленинграде и описать то, во что превратится Сталинград в результате боевых действий.

На этом месте нервный спазм у меня прошел, я вошла в раж, вскочила со стула и, жестикулируя, начала расхаживать по кабинету. Далее я подробно рассказала обо всех важных событиях войны, о «большой тройке», о действиях союзников, взятии Берлина, капитуляции Германии и разделе Европы.

Сталин слушал, храня гробовое молчание. Причем по выражению его лица было невозможно догадаться, что именно он думает о моем выступлении. Оставаясь во тьме неведения, я продолжила распинаться и, поведав ему обо всем, что будет твориться в мире и в СССР в первые послевоенные годы, решила перейти к более сложной части программы.

– А после вашей смерти…

Внезапно он перебил меня, наконец-то решив задать хоть какой-то вопрос:

– И что, вам действительно известно, когда именно это произойдет?

– Конечно! – ответила я, схватившись за подвернувшуюся под руки спинку стула. – Пятого марта 1953 года! Но важно не это, а то, что уже в начале 1956 года состоится двадцатый съезд КПСС, на котором Хрущев осудит культ вашей личности и враз, отныне и навеки, убедит практически всех в том, что вы – персонифицированное зло, виновное во всех смертных грехах.

– А если поподробнее и без этих лишних слов? – Сталин закурил и взглянул на часы.

Мне пришлось рапортовать ему обо всем, что я знала про двадцатый съезд, а потом перейти к детальному описанию «оттепели». От души раскритиковав многогранные действия Хрущева, не забыв при этом припомнить ему историю с Крымом, я переключила свое внимание на Брежнева. Тут я уже завелась не на шутку, поскольку издержки эпохи застоя я испытала на собственной шкуре. И рассказав ему все, начиная с тотального дефицита и заканчивая деградацией системы в целом, я наконец-то перешла к Горбачеву, перестройке, а оттуда к развалу СССР и переделу собственности в золотые 1990-е годы.

Посмотрев на часы и увидев, что времени хоть на какой-то диалог у меня остается совсем мало, я, набравшись смелости, произнесла:

– Иосиф Виссарионович, думаю, что на этом мне стоит прерваться, поскольку рассказ о том, что происходит в стране в последнее время, может занять еще часа полтора.

И в кабинете повисла тишина. Не зная, что делать, я тихонько села на стул и, как гимназистка, сложила перед собой руки. Он продолжал хранить молчание, однако внимательно смотрел на меня, вероятно, размышляя, какая именно психиатрическая лечебница примет меня наиболее охотно.

Наконец после не очень продолжительных раздумий Сталин сказал:

– Это все довольно интересно. Но пока, кроме вашей удивительной способности появляться здесь из ниоткуда, я не видел ни одного доказательства того, что вы действительно приходите из 2010 года. А без этого, как вы понимаете, все ваши слова – не более чем разыгравшиеся женские фантазии.

Тут до меня наконец-то дошло, насколько я была наивна, когда хотела обтяпать это дело с кондачка. Ситуация была какая-то провальная. Как я вообще могу доказать ему, что я из будущего? Притащить с собой образцы нанотехнологий? Показать ему кино с 3D-графикой? Или добыть в архивах секретные материалы о том, кто правит миром? Мне оставалось три минуты. За это время я должна была придумать нечто, что позволило бы продолжить работу над гармонизацией отечества. И тут меня осенило.

– Товарищ Сталин! Скажите, пожалуйста, когда мне можно будет посетить вас в следующий раз. И я предоставлю вам исчерпывающие доказательства своей правоты.

Он заинтересованно и даже несколько удивленно посмотрел на меня и, мельком взглянув на какие-то записи, ответил:

– Завтра. В четыре часа. Только не раньше, так как у меня будет важное совещание.

– А на сколько мне прийти? – спросила я, чувствуя, что сильно рискую ему надоесть.

Он отложил в сторону трубку и встал:

– Это всецело зависит от вас, товарищ Санарова. Только вы можете знать, сколько понадобится времени, чтобы убедить меня в том, что я два часа потратил не на выслушивание сомнительных рассказов, а на знакомство с информацией, которая хоть как-то сможет пригодиться мне в работе.

Мы оба посмотрели на циферблат. Стрелки сдвинулись, и я оказалась возле спящего на диване Натаныча.

– Эй, проснись! Таймер сработал! – Я потянула своего друга за истрепанную штанину.

Он дернулся, резко сел и захлопал на меня глазами, как сова: