Собака дрожала и подскуливала: ей, очевидно, хотелось поскорее выбраться из толпы.

— Да, но… не собираетесь же вы тащить на себе этот тюк через весь город? — спросил извозчик.

— А почему бы и нет? Кто это, интересно, может мне запретить? Что-то мне сдается, такого закона нет.

— Да, но… понимаете ли… выглядит он как-то не того.

— Ага, я так и знал, что в конце концов мы до этого договоримся.

Путешественник поставил свой свэг ребром, оперев его о колено, любовно похлопал его, затем выпрямился и в упор посмотрел на извозчика.

— Ну-ка скажи, — строго и внушительно спросил он, — чем плох мой верный свэг?

Свэг был туго набитый, раздутый; верхняя покрышка его была из красного одеяла с синими заплатами, с боков виднелась кромка синего одеяла. Конечно, свэг мог бы быть поновее, он мог бы быть почище, он мог бы быть перевязан приличным ремнем вместо бельевых веревок и ремешка из сыромятной кожи… но что касается всего остального, то ничего дурного сказать про него было нельзя. Свэг как свэг.

— Много лет я таскаю этот самый свэг, — продолжал приезжий, — я пронес его на своем горбу несколько тысяч миль — вот собака знает, — и никого никогда не покоробил его вид, и если уж на то пошло, и наш с собакой вид тоже никого не коробил. И ты думаешь, что я стану стесняться своего старого свэга перед извозчиком или вообще перед кем бы то ни было? И ты думаешь, что мне очень важно, нравится он вам или нет? Никто никогда не интересовался, что мне нравится, а что нет. Я вот подумываю, не привлечь ли тебя к ответственности за оскорбление личности?

Он поднял свэг за скрученное полотенце, служившее заплечным ремнем, закинул его на пролетку, сел сам и втащил туда собаку.

— Отвези-ка меня куда-нибудь, где можно оставить свэг и собаку, а то мне нужно купить себе приличный костюм, в котором можно будет показаться портному, — сказал он, — моя собака, видишь ли, не привыкла разъезжать на извозчиках.

И прибавил задумчиво:

— А ведь я сам когда-то целых пять лет был извозчиком в Сиднее.

Про эту ферму было известно, что тут особенно не разживешься продуктами. Митчелл решил, что ему лучше подкатиться к самому хозяину, а товарищи Митчелла считали, что следует подождать, пока хозяин поедет объезжать стада, и попробовать договориться с поваром. Но напористый и дипломатичный Митчелл решил по-своему.

— Добрый день, — сказал Митчелл.

— Добрый день, — ответил хозяин.

— Жарко, — произнес Митчелл.

— Да, жара.

— Пожалуй, нет смысла, — продолжал Митчелл, — просить у вас работы?

— Никакого смысла.

— Так я и думал, — сказал Митчелл. — А изгородей вам не надо поставить?

— Нет.

— И объездчиков вам не нужно?

— Нет.

— И работника тоже?

— Нет.

— Так я и думал. Дела сейчас у всех идут неважно.

— Да, это так.

— Ясно. Нам приходится несладко, да ведь и скваттерам тоже. Ну а продуктов вы нам, надеюсь, дадите?

— Пожалуй. Что вам нужно?

— Ну, скажем, немного мяса и муки. Вот и все. Чай и сахар у нас пока есть.

— Ну, ладно. Эй, повар, есть у нас мясо?

— Нет.

К Митчеллу:

— Овцу зарезать сумеешь?

— Еще бы!

— Повар, дай-ка ему нож и брезент; пусть идет во двор и зарежет овцу.

К Митчеллу:

— Возьмешь себе переднюю ногу, и повар тебе даст немного муки.

Спустя полчаса Митчелл принес освежеванную овцу, завернутую в брезент.

— Ну, вот ваша овца, — сказал он повару.

— Хорошо. Повесь ее сюда. Взял переднюю ногу?

— Нет.

— Чего ж ты? Хозяин ведь разрешил тебе взять?

— Зачем мне передняя нога? Мне не нравится эта часть. Я взял заднюю.

Повар почесал затылок, не зная, что на это сказать. Попробовал было сообразить, что к чему, да махнул рукой — куда по такой жаре, а главное — он давно отвык от умственных усилий.

— А теперь на-ка вот эти мешочки, — сказал между тем Митчелл, вытаскивая из-за пазухи три мешочка. — Этот вот для чая. Этот — для сахара, а этот — для муки. Можешь не беспокоиться, приятель, если они немного растянутся. Нас ведь трое.

Повар машинально взял мешочки и, не успев сообразить, что делает, наполнил их до краев. Митчелл все это время болтал без умолку.

— Вот и спасибо, — сказал он. — А сухих дрожжей у тебя нет?

— Есть — на вот.

— Спасибо. Скучно здесь у вас, должно быть?

— Да, ужасная скучища. У меня тут остался кусок жареного мяса, немного хлеба и пирог — хочешь?

— Спасибо, — ответил Митчелл, засовывая провизию в старую наволочку, которую он всегда носил за пазухой на всякий случай. — Значит, скучно у вас?

— Да, не весело.

— Поговорить небось не с кем?

— Где уж там!

— Так, пожалуй, и говорить разучишься.

— Да… верно.

— Ну, будь здоров. Спасибо тебе, дружище.

— Будь здоров, — ответил повар и чуть тоже не добавил — «спасибо».

— Всего, до встречи.

— Всего.

Митчелл взвалил свою добычу на плечо и ушел.

Повар почесал в затылке. Потом он рассказал о случившемся хозяину, и они решили, что в голове у парня не хватало винтиков.

Однако у Митчелла в голове все винтики были на месте — почти все; просто он был тертый калач.

— Восемь лет я не был дома, — сказал Митчелл товарищу, когда они положили свои свэги в тени мульги[15] и уселись. — Писем я не писал, все время откладывал, а случилось так, что какой-то болван пришел за день до меня и сказал старикам, будто я помер.

Тут он глотнул из резинового мешка для воды.

— Когда я пришел домой, они все оплакивали меня. Было уже темно; одна из сестер открыла дверь и, увидев меня, завопила и хлопнулась в обморок.

Он раскурил трубку.

— Мать была наверху, сидела на стуле, стонала и причитала, а сестры хныкали за компанию. Старик сидел в задней кухне и плакал в одиночку.

Митчелл положил шляпу наземь, шлепнул сверху по тулье и во вмятину налил воды для своего щенка.

— Девушки бросились вниз. Мать пролила столько слез, что не могла подняться. Сначала они решили, что я привидение, а затем попытались все сразу обнять меня — чуть было не задушили. Погляди-ка на щенка! В засуху надо таскать с собой целую цистерну с водой, если у тебя щенок, который пьет за двоих.

Он налил еще немного воды в тулью шляпы.

— Ну вот… Мать завопила и чуть не упала в обморок при виде меня. Такого представления еще поискать! И так всю ночь. Я было думал, что старик свихнулся. Старуха не выпускала мою руку битых три часа. Достань-ка нож.

Он отрезал от пачки табаку.

— На следующий день дом был набит соседями. Первой пришла моя бывшая возлюбленная. Мне и не снилось, что она все еще меня любит. Мать и сестры заставили меня поклясться, что больше не уйду. И они не спускали с меня глаз и не давали мне выходить из дома, боясь, что я…

— Что ты напьешься?

— Нет… Какой ты остряк!.. Боялись, что я смоюсь. В конце концов я поклялся на Библии, что не покину дом, покуда старики живы, и тогда мать как будто успокоилась.

Он перевернул щенка на спину и осмотрел его лапы.

— Боюсь, что придется тащить его на себе, у него поранены лапы. Сегодня он выбился из сил, а к тому же он меньше пьет, когда его тащат.

— А ты, стало быть, нарушил клятву и ушел из дома, — сказал товарищ.

Митчелл привстал, потянулся и меланхолически перевел взгляд со своего тяжелого узла на широкую раскаленную открытую равнину, поросшую хлопчатником.

— Ну да, — зевнув, сказал он. — Неделю я пробыл дома, а потом они стали ворчать, потому что я ни за какое дело не брался.

Товарищ захохотал, Митчелл ухмыльнулся. Они взвалили на спину свэги, — на свэге Митчелла лежал щенок, — взяли свои котелки и мешки для воды, повернули небритые лица к широкой, затянутой дымкой равнине, — и скоро высокий лес остался позади.