И вот Миша становится главным летописцем при археологическом обществе. Теперь во время раскопок он уже не возится с черепками. Он приходит позже всех, спрашивает, как проходили поиски, а потом пишет очерки, один лучше другого. И эти очерки появляются в «Пионерской правде», и в «Вожатом», и в «Огоньке», и в «Юности». Он становится знаменитым на весь Союз.

Конечно, если всё это трезво взвесить, это мечты. Но, с другой стороны, почему бы ему, Мише Капелюшникову, не стать писателем-археологом? Талант есть? Есть, есть! Об этом говорят в один голос все. Знание черепков есть? Есть! Недаром же он целое лето возился с черепками. Ну, а остальное приложится. Все будут писать о чём угодно, а он только о раскопках.

Раньше он разбрасывался. А почему? Только потому, что не было призвания. Теперь же призвание есть. А если есть призвание, то просто смешно и нелепо не развивать его.

Ребята все бредят археологией. Линючка, так та даже с куклами в археологов играет. Ну и пусть себе все археологией увлекаются, а он будет писательством увлекаться. Незачем связываться со стенной газетой. Надо посылать прямо в «Юность», «Костёр» или «Пионер».

Ну, а когда статья выйдет, тогда всё станет просто. Каждый раз, когда где-нибудь откопают что-либо интересное, он — туда. «А ну, покажите-ка, что у вас тут есть?» — и сейчас же — за автоматическую ручку или, ещё лучше, за машинку. Скоро ни одна экспедиция не будет обходиться без него. Откопают, скажем, кости мамонта — и сейчас же шлют ему телеграмму: «Нашли мамонта. Не выкапываем. Ждём приезда М. Друг-Дружковского».

Он садится в «ТУ-104» и летит, летит, летит над Волгой, над Уралом, над тайгой. Вот внизу виднеется группа людей. Они стоят вокруг ямы и машут меховыми шапками.

«Прилетели! Давай вниз!» — командует Миша.

Самолёт идёт на посадку. Внизу все бросаются, чтобы хотя бы краешком глаза взглянуть на знаменитого исследователя. Все, конечно, поражены, увидев его. Они-то думали, что приедет огромный человек с огромной бородищей, а не пионер с красным галстуком на шее.

Миша быстрыми шагами идёт к яме и заглядывает в неё. Гигантская туша лежит в вечной мерзлоте.

«М. Друг-Дружковский приехал! Теперь будем вытаскивать!» — командует главный археолог с бородой-кавычкой, как у Пал Палыча.

Все хватаются за канаты и тянут, тянут, тянут… Вот уже показались изогнутые, жёлтые, как зубы курильщика, бивни мамонта. Таких огромных бивней ещё никто не видывал. Но тут верёвка, привязанная к голове мамонта, разрывается. Туша скользит обратно в яму. Раздаются крики. Те, кто в яме, в опасности… Да, кстати, а как они попали в яму? А очень просто — подталкивали тушу снизу… Все кричат, кричат, суетятся. Все, кроме Миши. Он говорит спокойно: «Слушайте мою команду! Или вы все погибнете, как кролики. Давайте сюда верёвку». Ему подают верёвку, и он приказывает: «А теперь тащите! Раз, два, взяли! Раз, два, взяли!»

Паники как не бывало. Тогда главный учёный подходит к Мише и говорит: «Возьмите на себя команду, товарищ М. Друг-Дружковский. У вас так хорошо получается. А я пойду на медпункт. У меня нога сломана».

Но когда он сломал ногу? А очень просто — когда туша скользила в яму. Он тогда был внизу, и ему придавило ногу бивнем…

«Хорошо, если вы так настаиваете, я буду командовать, но пусть меня слушают беспрекословно. А теперь несите вашего учёного на медпункт, а то он умрёт от потери крови», — говорит Миша.

Немедленно же появляются носилки и два санитара. Учёного уносят.

«Ну, а теперь — раз, два, взяли!»

Миша уже вытащил из ямы почти всю тушу мамонта, как вдруг по стеклу распахнутого окна полоснула пригоршня морского песку — это Адгур по срочному делу. Его сигнал.

— Кто там? Входите! — скомандовал Миша начальническим голосом, каким он только что отдавал приказания при вытаскивании мамонта.

— Бежим скорее! Ребята уже побежали! — закричал Адгур с порога.

— Куда бежим? Почему бежим? — спросил строго Миша. Он так вжился в роль знаменитого путешественника, что мысль о том, что ему предлагают бежать куда-то, как какому-то босоногому школьнику, показалась даже оскорбительной.

— Понимаешь… Там рабочие копают канаву, подводят водопровод к бане. Я проходил мимо — заглянул. Керамики уйма! Сплошные фрагменты. Как попадётся какой-нибудь сосуд, так рабочие лопатой — раз! — и будь здоров. Я им крикнул, чтобы погодили, пока археолога не позову, а они: «Нам, говорят, годить некогда, у нас прораб не любит годить». Я скорее сюда, за тобой, за Пал Палычем, за ребятами. Ну, бежим! Там у них перекур.

— Не могу!

— Почему? Дома остаться некому?

— Я сказал, не могу! Занят. Пишу о походах.

— Эх, ты! А ещё археолог! Там, может, джиховскую стоянку разоряют, а ты — «пишу»!

— Не могу. У меня сейчас вдохновение и умственный взор.

— Ну и сиди со своим умственным взором! Разбросанный ты тип. Вот ты кто! — закричал Адгур, вскакивая.

— А ты, а ты, а ты… — Миша сразу не нашёл достаточно сильного слова, а когда нашёл — это было очень сильное и непонятное слово «импульсивный», — босые пятки Адгура уже стучали по крыльцу.

Увы! Вдохновение на этот раз не посетило М. Друг-Дружковского. Надо представить себе, как они тогда выкапывали джиховские сосуды, а вместо этого в голову лезут всякие мамонты да хочется знать, много ли сосудов перебили рабочие при прокладке водопровода, да почему сегодня нет вдохновения, а вот в прошлый раз оно было, и как это так получается, что все только и знают, что требуют от него — сделай это, сделай то! Думают, если ты председатель, то ты должен в каждую дыру лезть. Председатель, он обеспечивает общее руководство, проявляет инициативу и организаторские способности. Сколько он, Миша Капелюха, сделал для кружка, а им всё мало. Кто добился комнаты? Он, Миша Капелюха. Кто нашёл первую джиховскую стоянку? Друг, это верно. Ну, а кто натаскал Друга на джихов? Опять же он, Миша Капелюха. И первый джиховский черенок вытащил из земли опять-таки он. И талант у кого? У Адгура? Или, может, у Арсена с Зоей Николаевной? Нет, не у них, а у него. Человек нашёл цель жизни, а они хотят заставить его опять разбрасываться. Не выйдет, дорогие товарищи!

На следующий день, когда Миша стоял у окна, набираясь духу, чтобы засесть за уроки, пришёл Адгур. На этот раз он изменил своей привычке и не стал пробираться через балкон и окно. Он позвонил в дверь, как если бы он был маминым взрослым гостем, а не Мишиным приятелем.

Миша бросился открывать дверь. В мыслях своих он уже не был знаменитостью и, следовательно, мог передвигаться бегом, как и положено мальчишке его возраста.

Адгур же, наоборот, потерял всякую живость движений. Он вошёл не торопясь, солидно, по-учёному, уселся в мамино кресло и поведал следующее.

Когда археологи пришли к водопроводной канаве, перекур у рабочих уже кончался. Ребята полезли в канаву и стали вытаскивать черепки. Они выкопали и собрали тут же, на месте, два небольших кувшина и две пиалы: одна покрыта бурым лаком, а другая — нет. Ни таких кувшинов, ни таких пиал раньше не попадалось. Рядом с пиалами лежал джиховский кувшинчик-графинчик с волнистым орнаментом и вмятиной на ручке для большого пальца, одна амфора и два ахипчи. В амфоре, судя по окаменелым виноградным косточкам, хранили вино, а в одном ахипчи нашли свиные кости, что легко объяснимо, так как и теперь абхазы хранят продукты в закопанных в землю ахипчи. Во втором ахипчи были человечьи кости и зола.

— Человечьи? Значит, джихи были людоедами. Я же говорил! — воскликнул Миша.

— А как ты объяснишь такой факт? Ты только научно объясни и без смеха… Два дня назад рабочие прокладывали оросительный капал. В одном месте бригадир увидел на дне канала плоский черепок. Он ковырнул его ногой. Под черепком чёрная яма. Он копнул лопатой. Видит — горшок вроде цветочного. А в горшке человеческий череп. Ну, как ты это объяснишь? Небось скажешь, джихи варили в горшках студень из человеческих голов?

— А кто же их знает, твоих джихов! Может, и студень. Может, они рабов кушали.