В-четвёртых. Хотя даже первокласснику понятно, что джихи были солеварами, надо всё же завтра выяснить, как будет «соль» на других местных языках, чтобы сделать удовольствие Пал Палычу. А для этого надо спросить всех ребят-кавказцев.

В-пятых. Надо выяснить, кто утащил горшок с черепом.

В-шестых. Если считать, что джихи были не разбойниками, а солеварами, то Адгур может гордиться своими предками. И вовсе неправильно, что его дразнят «джихом-разбойником». «Джихом» называть могут, а «разбойником» — не имеют никакого права. Да и какой же он теперь разбойник, если перестал развешивать гадюк по эвкалиптам и ездить в автобусе без билетов? Пусть зовут «джихом-солеваром» или «джихом-археологом», если без прозвища никак не могут, но не «джихом-разбойником».

По пункту седьмому ребята не пришли к общему мнению. Миша утверждал, что если бы он был абхазом и его фамилия была Джикирба, то он с самого начала догадался бы, что «джих» и «аджика» происходят от одного и того же слова, и без всяких раскопок сказал бы, что джихи — это солевары. Адгур доказывал, что если бы он был писателем, как Миша, а не археологом, то он сразу догадался бы о занятии джихов по сходству слов, но он археолог, и его дело возиться с черепками, а не со словами.

На следующий день ребята сообщили Пал Палычу, что по-мингрельски «соль» — «джим», а по-свански — «джи».

После этого Пал Палычу возразить было нечего и пришлось согласиться, что джихи были солеварами и это можно считать доказанным.

Миша лежал на диване в глинкинской позе. В руке у него был золёный карандаш, а в согнутые колени упиралась папка с тетрадочной страничкой поверх неё. Страничка была изрисована чёртиками с рожками, хвостиками, с бантиками на копчиках хвостов. Несмотря на обилие зелёных чертей, вдохновение никак не приходило. Вместо него была хандра.

Линючке — той хорошо! Она опрокинула стул, завесив его шалью, запела под стул свою замурзанную Акульку и горбатого Ванюшку и воображает, что это пионервожатый и учёный занимаются со своими пионерами раскопками в пещере. Но что хорошо для девчонки-третьеклассницы, то не годится для него, председателя.

Все чем-то заняты, все, даже птички. А у него полное безделие. Через балконную дверь видно, как две синички гоняют по столу корку чёрного хлеба. Они дёргают её в разные стороны, сердятся, ерошатся, наскакивают друг на друга — можно подумать, что играют они в какую-то странную синичкину игру, смысл которой в том, чтобы затащить корку в свой угол и всеми силами помешать противнику отбить её.

Миша встал, неслышными шагами подошёл к окну. Одна птичка с выщербленным хвостом, судя по всему, хулиганка и забияка, всё время норовит ударить другую клювом, оттолкнуть, напугать. Другая же, нравом поспокойнее, проворно отлетает в сторону. Однако стоит забияке приняться за еду, как скромник снова тянет корку к себе.

Вдруг огромный дрозд ринулся с крыши прямо на головы борцов. Синички упорхнули и сели на ветку, а дрозд, наступив ногой на корку, стал отрывать от неё один кусок больше другого. Выдрав кусок, он важно поводил головой из стороны в сторону, и весь вид его говорил: «Ну как? Здорово я вас подкузьмил?» Но синички были не из тех, кого можно обескуражить нахальством или важным видом. Они погомонили, погомонили и снова опустились на стол, причём забияка расположился у самой корки, а скромник устроился у хвоста дрозда. Выждав момент, когда дрозд, гордясь собой, поводил клювом из стороны в сторону, скромник вдруг как дёрнет его за хвост! Дрозд метнулся назад, чтобы наказать наглеца, этого только и ждал забияка. Он схватил корку и был таков. Синички улетели вместе.

Дрозд вернулся назад. Дрозд наклонил голову направо — корки нет. Дрозд наклонил голову налево — корки нет. Что за чертовщина? Дрозд смотрел по сторонам в недоумении. Это уж было выше сил Миши. Миша прыснул.

Дрозд обернулся, посмотрел на него круглым глазом и тяжело взлетел, решив, видно, что всё это дело рук того двуногого зверя, что притаился за окном.

Стол на балконе опустел. Миша постоял немного у окна, улыбаясь. Потом он вспомнил, что у него сегодня хандра и что ему надо не улыбаться неизвестно чему и не разгуливать по комнате, а лежать и смотреть пустыми глазами на потолок. Так он и сделал. И сейчас же чёрная, безысходная тоска слова овладела его сердцем.

А для безысходной тоски у него были все основания.

Прежде всего, из его дружбы с Нелли получилась самая нелепая штука в миро, такая нелепая, что о ней нельзя было рассказать даже Адгуру.

Когда Нелли похвалила его статью. Миша написал ей письмо о том, что он без неё жить не может и, подписавшись «М. Друг-Дружковский», отправил письмо с Леночкой. Нелли ответила, что и она без него жить не может, и подписалась «Н. Мил-Миловская». И вот с тех пор каждую субботу Миша отправлял с Леночкой письмо к Нелли и каждый понедельник после уроков получал ответное послание, в котором почти слово в слово повторялось то, что он сам писал ей в своём письме. Сообщал он ей, например, что двойку по русскому языку он заработал только потому, что весь урок думал о ней, о Нелли Мил-Миловской, и в ответном письме он узнавал, что и Нелли чуть было не схватила двойку по арифметике, потому что думала о нём, Мише Друг-Дружковском.

Такая система имела свои преимущества и первое время даже нравилась Мише. К примеру, хочется тебе, чтобы тебя увидели во сне. Ты пишешь девочке, что тебе снялось, как джихи-разбойники напали на неё и как ты спас её от верной гибели. В ответ тебе сообщают, что и тебя видели; во сне — как ты тонул и как тебя вытащили за волосы.

Но скоро Миша обнаружил в такой переписке один очень существенный недостаток: получалось, что он сам как бы диктует ответные письма, а ведь это почти то же самое, что писать самому себе.

Иной раз Мише приходило в голову, что Нелли на него наплевать и что она над ним смеётся. По в каждом конвертике с фиолетовой подкладочной обязательно содержалось неопровержимое доказательство, что автор письма к нему неравнодушен. Это был цветок, и не какой-нибудь живой цветок, а нарисованный. Правда, некоторые мальчики предпочитают получать живые цветы, но это только по недомыслию. Живой цветок достать проще простого: спустился с крыльца — и тут тебе сколько угодно живых цветов, даже в ноябре ты можешь нарвать роз. Нарисованный же цветок в саду не растёт, и его надо прежде всего нарисовать. Небось, если бы Нелли относилась к нему равнодушно, она не сидела бы часами, срисовывая через копирку все эти ландыши, розы, незабудки и раскрашивая каждый лепесток, каждый пестик.

Казалось, почему бы не начаться счастью? Ты хочешь дружить с девочкой, девочка хочет дружить с тобой — что ещё человеку нужно? Но тут-то получалась закавычка. Стоило Мише оказаться с Нелли в одной комнате или же встретиться на улице с ней, как все слова покидали его. Он краснел, он бледнел, как тот «жил однажды капитан» из песенки. Если он разговаривал с Адгуром или кем-нибудь из мальчишек, когда поблизости была Нелли, то он нарочито громким голосом нёс чепуху и делал вид, что не замечает её. Ну, а она обязательно почему-то поворачивалась к нему спиной, прикрывала рот рукой и убегала, либо неестественно громко смеялась и тоже смущалась.

И изменить такое положение не было возможности.

Была и ещё одна причина для хандры. Дни, правда, ещё стояли солнечные, но ведь скоро наступит зима, когда днём и ночью течёт с неба вода бесконечными струями, когда соль намокает в солонках, ржавеют иголки и хлеб покрывается плесенью. Уже садовник сломал листья у бананов и обернул ими стволы деревьев, чтобы бананы не замёрзли, и стоят они, как птицы с подбитыми крыльями, и море стало сердитое, холодное, так что уже не пойдёшь купаться. И северные птицы прилетели сюда на зимовку. Все куда-то спешат, едут, летят, а ты тут лежи на диване как проклятый, изнывай от скуки. Конечно, можно было бы организовать краеведческий поход. Но нет, баста! Хватит! Наорганизовывался на свою голову. Пусть наплачутся. Ещё придут просить, да он подумает, соглашаться ему или нет. А то моду взяли — от имени райкома комсомола наградили кружок палатками, премию Адгуру выдали за спасение джиховского могильника, а Нелли — за стенгазету. Даже Линючку отметили грамотой, уж не за то ли, что она играет в раскопки со своими куклами? А вот о нём, о председателе, без которого и самого общества не было бы и экспонаты валялись бы в подвале, о нём, главном писателе общества, о нём начисто забыли. Вторую статью написал о походах, так эту статью забраковали и поместили писанину Архимеда о том, как Адгур спас черепки при рытье канавы. А кто виноват? Конечно, мама. Небось пришла к Арсену, а может быть, и до райкома добралась: «Это непедагогично, это неполитично! Вы своими премиями только голову кружите моему сыну. А она у него и так неустойчивая»… А это педагогично, это политично затирать собственного сына? Да и какие могут быть тут педагогические соображения? Не мог же он забросить вдохновение и ринуться в какую-то канаву? А если вдохновение потом покинуло его, так разве в этом его вина?