Даша скептически, не веря объяснению, усмехнулась. А мужчина продолжал говорить:

— Против нас вполне осознанно или бессознательно на уровне инстинктов проводится политика психологического террора, то что мы сейчас видели это ее элемент. И тех, кто осмелится этому сопротивляться или хотя бы просто открыто возмущаться, берут на прицел и уничтожают. Но как мы сами наблюдали, это может дать обратный результат, пока только на бытовом уровне.

С легкой усмешкой, чуть пародирую, тон официальных заявлений ответственных лиц, договорил:

— Теперь этому уважаемому гостю, после стрельбы по «мерзким нацистам», придется с оглядкой ходить, а то не дай бог, ночью голову расшибут или машину сожгут. Совсем «хулиганье» распоясалось. Толерантнее надо быть, толерантнее.

— А тех ребят вы знаете? — посмотрев в сторону пустой лавочки, где раньше сидела компания пьющих парней, поинтересовалась Даша.

— Знаю, — усмехнулся мужчина, — тот что постарше в университете на четвертом курсе учится, остальные, — он безнадежно махнул рукой, — школу окончили, а дальше у их родителей денег нет, а это значит нормальное образование этим ребятам не доступно. А работу приличную у нас даже специалистам трудно найти, вот и подрабатывают где и как могут… и живут на своей земле как пасынки, без будущего, без надежды, бухают…

— И только? — вопросительно подняла брови Даша.

— Нет, уже не только, — чуть пожал плечами мужчина, — уже и думать начинают, а почему это так? Почему?

— Вы с ними говорили? — тихо спросила Даша.

— Говорил, пару раз, — криво улыбнулся мужчина, — только моё поколение для них не авторитет. По их мнению, это мы все просрали. Они свою дорогу сами ищут, поводыри вроде нас им не нужны.

Воя сиреной во двор въехали две полицейские машины к ним подошел владелец джипа и сильно жестикулируя показывая на разбитое окно своей машины объяснялся. Полицаи хмуро его слушали.

— Уходим, — глядя на недовольных и оглядывающих двор полицейских, предложил девушке мужчина, — сейчас начнут свидетелей искать, а нам это не к чему. Тут недалеко кафе есть, приглашаю.

— А почему бы нам не дать показания? — вызывающе спросила Даша, — Почему не заявить, что этот подонок угрожал оружием ребенку?

Мужчина настойчиво дергая девушку за руку скороговоркой объяснял:

— Нет свидетелей, полицаи дело оформят как мелкое административное происшествие и дальше замнут им лишние проблему не к чему. А если мы подадим заявление, то его начнут проверять. И еще не факт, что родители ребенка в свою очередь напишут заяву. На них могут надавить, запугать, способов полно. И тогда всё, мы в «говне», да ещё могут уголовное дело против нас возбудить за подачу ложного заявления о преступлении и клевету. А если в ходе поверки выйдут на тех парней, то им экстремизм припаяют. Уходим!

День будний, время рабочее, в кафе никого не было. Немолодая официантка быстро принесла заказ двум посетителям. Расставила на столе холодные закуски, нарезанный батон черного хлеба, триста грамм водки в запотевшем графине, фрукты, бутылку сухого красного вина и апельсиновый сок в стеклянном кувшине, вежливо пожелала приятного аппетита и ушла.

За столиком у окна мужчина быстро читал рукописные страницы. Даша молчала и мелкими глотками пила холодный сок из высокого бокала.

— Ну что ж, — закончив читать и отложив листы в сторону, сдавленно сказал мужчина, — давай Петьку помянем.

Налил девушке в фужер красного вина, себе стопку водки. Встали, не чокаясь выпили. Не сказав ни слова сели. Обоим было муторно и тоскливо на душе, но напряжение и неловкость, возникшие при их знакомстве прошли.

— Как я понимаю, — начал говорить мужчина, — эти записки…

— Петр Николаевич, — сразу прервала его Даша, — писал их в камере следственного изолятора и прекрасно понимал, что их будут читать. Вот он в них и взял всю, только не вину, а ответственность на себя, он до конца уводил за собой нашу смерть. После смерти Петра Николаевича, эти записи следствие уже не интересовали. Мне его бумаги передал контролер СИЗО. Мой папа вылечил его когда то. Там же была записка с просьбой передать эти бумаги вам.

— Смерть нельзя обмануть, ей можно подставить другую жертву вместо себя, — без улыбки заметил мужчина, — но потом она все равно своё возьмет.

— Знаю, — кивнула Даша, — Петр Николаевич это часто повторял. Наверно давно это для себя сформулировал.

— Вообще то, — чуть смущенно улыбнулся мужчина, — это я ему первый сказал. Я же первым его назвал: «Обмани смерть». Нас тогда в горах снайпер чуть всех не перестрелял.

— Война дело понятное, — негромко и уже без улыбки продолжил говорить мужчина, — а вот почему он отвел смерть от вас? Вы были его любовницей? Вы-то, почему взялись за оружие?

— Сколько сразу вопросов, — чуть скривила губы в насмешке Даша, — Сразу отвечу любовницей ни его, ни ничьей другой я не была, да и вряд ли буду. А вот по остальному, теперь это вполне обычное дело, меня изнасиловали и вот я…

Бледная, без наложенного макияжа, девушка пришла домой к другу их семьи.

— Даша! Что случилось? — увидев её как омертвевшее замороженное лицо, встревожено спросил Петр Николаевич, и испуганно повторил, — Что с тобой?

— Петр Николаевич, — пройдя в комнату и сев на краешек кресла, спросила Даша, — вы можете меня научить как, — тут она чуть замялась, а потом решительно и глухо как камнем в пустой колодец бросила, закончила, — как надо убивать?

— Зачем это тебе? — застыв посереди комнаты, изумившись, ахнул Петр Николаевич, и дальше тихо, — Ты что с ума сошла?

— Я хочу научиться убивать, — медленно внятно разделяя каждое слово, заговорила Даша, — я хочу чтобы изнасиловавшие меня твари были мертвы. Я хочу чтобы каждый кто видит в нас беспомощных трусливых жертв, знал, отмщение будет. Я больше не буду покорной толерантной овцой, которую сначала насилуют, а потом зарезав снимают шкуру.

— И давно? — участливо спросил девушку Петр Николаевич.

— Три дня назад, — передернув от отвращения плечами ответила Даша, — вечером шла после лекций домой, по тротуару проходила мимо машины, оттуда двое выскочили, оглушили, очнулась где-то подвале, меня водой поливали, чтобы значит все чувствовала, одежду сорвали ну и…, я не давалась, избили. Втроем насиловали, гогочут твари и требуют: «Кричи сука, кричи, нам это по кайфу», потом меня ударили и я сознание потеряла, очнулась на улице, рванье одежды рядом. Лохмотья нацепила и кое-как до дома добрела. Мама, папа и сестренка на даче, я одна. Отмылась, уревелась и потом всю ночь ревела. Все слезы выплакала, а под утро решила, всё! убью тварей. Думала, как это сделать. Три дня думала, вот и вспомнила, что вы умеете убивать и зовут вас подходяще: Обмани смерть.

— Надо в полицию заявить, — помедлив, растерянно сказал Петр Николаевич, — найдут, посадят. Я тебе помогу, на следствии суде и суде твои интересы буду представлять, не дам дело замять.

Ласково, утешающее продолжил:

— Дашенька, милая, все пройдет, это забудется как страшный сон, не ты первая… и не закончил увещевания.

— Иди ты, — Даша одним быстрым движением выпрыгнула с кресла и стоя, резко матерно как топором отрубив, договорила, — к… вместе со следствием и судом. Значит я не первая? Знаю! Не последняя? Тоже знаю! Плевать! Но эти твари будут мертвы. Не научишь как? Сама как смогу, так и сделаю. Думаешь, я зачем к тебе пришла? Ты моему отцу за своего сына должен, вот долг его дочери отдай. Отдай свой долг Обмани смерть, а то если отец узнает он сам всё захочет сделать, я его знаю, но он задаром пропадет, он умеет лечить, а вот убивать умеешь ты.

— С чего ты взяла? — мрачно спросил Петр Николаевич, — я не убийца.

— Слышала, давно ещё, — пристально глядя ему прямо в темные глаза сказала девушка, — папа твоего сослуживца оперировал, кстати ты же за него и просил, тот много чего про тебя рассказал. Папа дома маме говорит: «А ты знаешь, что Петр был специалистом по уничтожению снайперов? А на вид и не подумаешь, на даче у нас даже гуся резать отказался». Я тогда в соседней комнате сидела и слышала, очень хорошо слышала рассказы о том как ты убивал людей и как умел обманывать смерть.