…Под охраной троих казаков Мышкина везли в Якутск на одной подводе с раненым Бубякиным. Лежа на сене, Бубякин стонал, плакал и поминутно спрашивал:
— За что стрелял? Что я тебе сделал? Ногу искалечил, из войска теперь меня спишут.
Мышкин оправдывался, повторял, что попал в него случайно, хотел просто испугать.
…Ныли в запястье связанные руки, казаки бросали на него враждебные взгляды, Моршинцов злобно матерился, бормоча, что в Бадазанкове исправник пропишет его благородию плетей. Так же пекло солнце, наседали комары…
На Бадазанковской станции подводу встретили окружной исправник и писарь. Руки Мышкину развязали немедленно.
Такая версия не давала возможности полиции пронюхать о существовании «польской организации» и не впутывала в дело самого Чернышевского. За все содеянное отвечал только Титов.
Исправник и писарь удалились, к великому разочарованию Моршинцова, не «прописав плетей его благородию». Но мстительный казак отыгрался: на ночь он запер Мышкина в избу, где содержалось четверо уголовников, ведомых из Якутска по этапу.
Лавки в избе были заняты, и Мышкин лег на пол. Надсадно пищали комары, хотелось пить. Мышкин постучал в дверь и попросил воды, а также чтоб ему вернули защитную сетку. Моршинцов, стороживший в сенях, проворчал: «Не положено», а уголовники разразились злорадным хохотом:
— Барина комарики кусают! Подайте благородию пуховую перину! Кваском из погреба потешьте барчука!
Объясняться с ними Мышкин счел унизительным, но только вытянулся на полу, как мимо его головы просвистел деревянный башмак. Мышкин вскочил на ноги. С соседней лавки поднялся крепко сбитый малый. В его наглых, пронзительно голубых глазах читалась издевка.
— А ну, гнида, ползи сюда, сымай второй! — проговорил, осклабясь, уголовник.
Мышкин схватил тяжелый деревянный табурет.
— Кто подойдет, проломлю башку!
— Ну и гнида, — ласково улыбнулся уголовник. — Люблю из таких юшку пускать. Ложись, барин, поспи. Как заснешь, мы тебя причешем.
Мышкин застучал в дверь.
— Моршинцов, приведи господина исправника!
— Хватит командовать, откомандовались, — заворчал за дверью Моршинцов, видимо все слышавший и довольный таким оборотом дела.
— Я намерен заявить важное признание, — пошел на хитрость Мышкин. — Не позовешь, так утром скажу исправнику, что ты покрывал мои преступные действия.
Моршинцов выругался и выбежал из сеней.
Уголовники сидели на лавках, поджав ноги, и посмеивались над Мышкиным, который продолжал стоять у стены, держась за табурет.
— Валяй, барин, кличь начальство. Оно тебе лысину залижет! Тут тюрьма, барчук, привыкай поворачиваться, ежели ребра дороги!
А «заводила» с голубыми глазами сладко зевнул и предложил:
— Гнида, идем на мировую. Сымай ботинок по-хорошему, я тебе в благородную вывеску плюну, утрешься — и спать!
В сенях раздался топот, в комнату вошел исправник с Моршинцовым. Мышкин сел на табурет и, стараясь выглядеть спокойным, заговорил снисходительным тоном:
— Господин исправник, считаю своим долгом заметить, что вы нарушаете циркуляр о раздельном содержании политических и уголовных. А вдруг я передам через них, — он показал на примолкших арестантов, — секретные сведения на волю? Начнут у меня допытывать в Якутске: как, мол, удалось?
Я признаюсь: власти в Бадазанкове промашку допустили.
Исправник побагровел и заорал на казака:
— Куда смотрел, сволочь? Титова вывести и запереть в управе!
— И прикажите принести сетку и воды, — добавил Мышкин. Выходя из комнаты, он обернулся. Его провожали ненавидящими взглядами.
Память в тюрьме обостряется. Все, что удалось вспомнить из вольной жизни, не забывается благодаря многократному повторению. Сцены, разговоры, происшедшие во время заключения, тем более свежи в памяти. Ведь каждое слово взвешиваешь, каждый эпизод анализируешь, «прокручиваешь» снова и снова. Даже во сне, споря, рассуждая, отвечая на вопросы своих «гостей», Мышкин говорил заученными, отработанными фразами, и во сне он иногда как будто слушал себя со стороны и комментировал: «А сейчас Мышкин скажет именно так».
…26 июля 1875 года он был помещен в «одиночку» якутской тюрьмы. Дубовая дверь захлопнулась, звякнул тяжелый засов, и Мышкин обрадовался этому, как желанной передышке. Наконец после стольких мытарств он сможет собраться с мыслями, определить линию поведения.
Вернувшись к своему разговору с Жирковым, он припомнил каждое слово. Непонятно: разыграл его старый казак, догадавшись о «маскараде», или просто добросовестный служака искренне пытался помочь незадачливому поручику? Так или иначе, Мышкину дьявольски не повезло. Бюрократическая тупая машина дала неожиданный сбой. Относительно Чернышевского были применены меры предосторожности, беспрецедентные в практике жандармской канцелярии.
Досадная случайность! Но она повлекла за собой необратимые последствия…
Итак, попробуем подвести итоги. Все предыдущие годы ты надеялся, что наступит момент, когда удастся развернуться в полную мощь, применить свои силы и способности в революционной практике. Пользуясь своим положением правительственного чиновника, ты скрупулезно изучал работу полицейского аппарата, практику судебных палат, деятельность секретных агентов. Все это должно было пригодиться в дальнейшем… И на Супинской ты не женился из опасения, что семейная жизнь может помешать тебе лично принять участие в грядущей революции.
Основав собственную типографию, ты действовал осторожно: установил добрые отношения с цензурой, тщательно маскировал свои планы. Однако легальная пропаганда не удалась, цензура была начеку. И только ты успел наладить выпуск подпольной пропагандистской литературы, как последовал провал.
Тогда ты решил вступить в открытый бой с самодержавием и организовать побег Чернышевского. Увы, снова неудача!
Неутешительный итог: начав борьбу, ты сразу потерпел поражение. Ты просто неудачник, Ипполит Никитич. Ты не смог совершить ничего значительного, полезного для народа. Думаешь, теперь тебе удастся выскользнуть из когтей полиции? Как бы не так! Они до всего докопаются. Твоя жизнь кончилась, прежде чем ты успел что-нибудь сделать. В пору хоть вешаться от отчаяния.
…Мышкин упрямо тряхнул головой, встал и заходил по камере якутского острога. Самоубийство — это проявление малодушия. Нет уж, такой радости своим тюремщикам я не доставлю!
ОТ АВТОРА:
Вокруг каждого исторического лица складываются легенды. Как правило, их рождает отсутствие достаточной информации. Так, например, долгое время считалось, будто Мышкину не удалось освободить Чернышевского из-под стражи потому, что он неправильно надел аксельбант и сотник Жирков заподозрил неладное. Автор честно признается, что, пока он не приступил к исследованию материалов по Мышкину, сам верил в эту версию.
Разумеется, Мышкин, профессиональный военный, не мог допустить даже малейшей небрежности, и форму жандармского поручика он носил как положено. Другое дело — Мышкину могло казаться, что он пал жертвой досадной случайности… Последние работы советских историков позволяют установить истинное положение вещей. Увы, «досадной случайности» не было. Находясь в Женеве, Мышкин не знал, что параллельно с ним готовит освобождение Чернышевского и Герман Лопатин. В отличие от Мышкина, Лопатин не скрывал своих планов. В окружение Лопатина проник правительственный агент, который послал в Петербург предупреждение, что «заграничная партия составила подробный план освобождения государственного преступника Чернышевского». Третье отделение сразу приняло соответствующие меры, а якутский губернатор категорически воспретил допускать к Чернышевскому любое лицо без специального предписания. То есть «социалистов» ждали.