…Мы не имеем никаких средств насиловать народную волю в пользу излюбленных нами идей. Мы можем действовать только убеждением. Все средства насилия находятся в распоряжении и действительно практикуются нашими противниками. Если же, несмотря на крайне неблагоприятные для нас условия, правительство все-таки имеет серьезные основания опасаться, что наша деятельность увенчается успехом, то, значит, мы не ошибаемся, рассчитывая на сочувствие народа нашим идеям, но в таком случае мы не преступники, не злоумышленники, а лишь выразители потребностей, осознанных народом.

(Превосходная мысль! Надо бы в завуалированной форме использовать ее в моей речи на воскресном банкете по случаю открытия попечительского общества; придется сгладить острые углы, но зато добавим элегантности.)

М. Объяснив в кратких словах цель и средства социально-революционной партии, я перехожу к следующему, не менее важному вопросу — о причинах возникновения и развития этой партии вообще и движения 1874 года в частности. В обвинительном акте все это дело представлено таким образом, что были-де на Руси обломки прежних политических сообществ, была еще русская эмиграция в Швейцарии, явилось несколько энергичных личностей и по слову: «Да будет революционное движение на Руси!» — создалось таковое по всему лицу земли русской. А так как обломки преступных сообществ и эмиграция давно существовали и всегда будут существовать до скончания нынешнего государственного строя, то оказывается, что движение, подобное нынешнему, было вызвано и всегда может быть вызвано по произволу тремя-четырьмя лицами. Конечно, ни один мыслящий человек, сколько-нибудь понимающий причины социальных явлений, не удовлетворится подобным прокурорским объяснением. Для крупного социального явления должны быть крупные социальные причины. Нужно особенное недомыслие или особенная недобросовестность, чтобы называть искусственно созданными революционные движения в среде интеллигенции…

П. Прошу не употреблять подобных выражений.

(Да что с Петерсом? Он болен? Проворонил, ей-богу, проворонил! А теперь попробуй останови, ведь сам разрешил. Но, господин Мышкин, опомнитесь, вы же собственноручно вешаете себе на шею как минимум еще пять лет каторги! Зачем, о господи!)

М. Я говорю только, что движения эти не созданы искусственно. Изучая их, мы прежде всего замечаем тот знаменательный факт, что все движения в интеллигенции соответствуют параллельным движениям в пароде и даже являются простыми отголосками последних… Движения народа и интеллигенции представляют как бы два параллельных потока, стремящихся слиться в общее русло, уничтожив разделяющую их вековую плотину; плотина эта — рознь между интеллигенцией и народом, которая сложилась вследствие их вековой отчужденности друг от друга.

(Далее г. Мышкин указывает причины этого движения: реформы, платежи, поборы — и хочет подробно рассказать о крестьянских бунтах, совершая тем самым непростительную ошибку. Конкретные факты на суде приводить никому не дозволено, и Петерс сразу цепляется. Начинается перепалка. Именно перепалка между обвиняемым и Петерсом. Удивительно! Г. Мышкин проявляет завидную выдержку, но старого законника Петерса ему не переспорить. Кстати, а чего это сенатор либеральничает? Может, тоже ищет популярности среди студентов? Или его сына освистали в университете?)

П. Вы опять приводите примеры, в которых, как я уже сказал, не нуждается особое присутствие: да они и не могут быть подтверждены на следствии.

М. Иначе мои заявления будут голословны.

П. Вы входили в вашей речи в очень подробный разбор. Я вам сделал вопрос о том, признаете ли вы себя виновным в принадлежности к противозаконному обществу, указанному в обвинительном акте; вы себя признали принадлежащим к другому незаконному обществу, к какому — вы сказали. Затем я не вижу, что может еще остаться для выслушивания суду по этому вопросу.

М. Я думаю, что имею право доказывать правильность своих выводов. Разумеется, суд может относиться к моим мнениям как угодно, но для чего же не дать мне высказать причины, побуждавшие меня, для чего зажимать мне рот?..

П. Вам никто не зажимает рот. На основании закона я обязан допускать прения и доказательства только против того, что предъявлено в обвинении, поэтому я не могу дозволить вам говорить о том, что не подлежит нашему обсуждению. Я вам не препятствую продолжать речь, но прошу ограничиться только выводами, которые вы признаете нужным оказать суду.

(Господа, сенатор Петерс не так прост. Он быстро сориентировался, какую выгоду для себя может извлечь из выступления г. Мышкина. Ведь большой процесс затеян с определенным умыслом: доказать российским «патриотам», что злодеи покушались на их благополучие. Но так как сами «злодеи» участвовать в суде не желают, а свидетели, подобранные Третьим отделением, лыка не вяжут, то обвинение завязло. Конечно, опытные сенаторы и так сумели бы свести концы с концами, но тут, на их счастье, заговорил главный злоумышленник. Находка! Петерс предоставляет подсудимому некоторую свободу специально, чтоб тот, увлекшись, выложил суду новые улики и компрометирующие факты. Таким образом, приговор будет опираться не на домыслы прокурора, а на признания самого подсудимого. А это уже победа обвинения! Кто же этот Георгий-победоносец, так храбро сражавшийся с гидрой революции? Сенатор Петерс! И его превосходительство примут в Зимнем как триумфатора. Держитесь, г. Мышкин!)

М. Г. первоприсутствующий! Я хотел привести эти примеры только для того, чтоб выяснить следующее: мы видим теперь, что в числе моих товарищей — девушка, намеревающаяся читать крестьянам лекции по социальным вопросам; юноша, давший книгу крестьянскому мальчику; несколько человек, рассуждавших о причинах народных страданий и высказавших такое мнение, что не худо бы, пожалуй, народное восстание, — все они привлечены к суду как тяжкие преступники. А лица, открыто возмутившиеся против государственной власти и усмиренные только при помощи штыков и розг, ссылаются в административном порядке. Как будто у нас говорить о бунте гораздо преступнее, чем участвовать в самом бунте! Этот абсурд очень понятен: представители другой, более страшной для правительства силы, силы народной, могли бы сказать на суде нечто более полновесное, более неприятное для государственной власти и более поучительное для общества, чем мы. Поэтому-то им и зажимают рот и не дают им возможности сказать свое слово перед обществом…

(Г. Мышкин опять хочет привести примеры, доказывающие усиление революционных стремлений в народе, но коварный «охотник» Петерс не дает «волку» уйти в сторону и уверенно гонит его к западне. Вот первый «капкан».)

П. Эти объяснения не относятся к вопросу о виновности, который я предложил вам. Я позволил вам говорить потому, что вы признали себя виновным в принадлежности хотя и не к тому сообществу, в котором обвиняет прокуратура, но к другому или к партии…

М. Я не сказал, что признаю себя виновным, и не мог сказать этого, потому что, напротив, считал и считаю своей обязанностью, долгом чести стоять в рядах социально-революционной партии.

П. Ну да, вы признали себя членом партии и достаточно уже разъяснили свое преступление. Все остальное, что вы желаете сказать, вы можете изложить впоследствии.

М. Но для суда необходимо еще знать причины, вызвавшие данное политическое преступление. Об этих-то причинах я и желал бы сказать несколько слов. Возникновение социально-революционной партии относится к началу шестидесятых годов. Оно совершилось как отголосок на народные страдания и народные волнения, при участии известной фракции русской интеллигенции, благодаря главным образом двум причинам: во-первых, влиянию на интеллигенцию передовой западноевропейской социалистической мысли и крупнейшего практического применения этой мысли — образования Международного общества рабочих; во-вторых, уничтожению крепостного права… С каким восторгом, с каким ликованием приветствовало русское либеральное общество так называемые великие реформы нынешнего царствования! И что же мы видим в результате? Народ доведен до отчаянно бедственного положения, до небывалых хронических голодовок, и не нужно особенного политического радикализма, чтобы усомниться в благодетельности всех этих реформ для народной массы. Крестьянин, освобожденный от помещика, стал лицом к лицу с представителями губернской власти, увидел, что ему нечего надеяться на эту власть, нечего ждать от нее, увидел, что он жестоко обманывался, веря в царскую правду, ища в ней опору против своих врагов…