Я шмыгнула носом и сочувственно засопела: дескать, жизнь вообще штука непредсказуемая и полна неожиданностей, причем не всегда приятных. Александров на мое сопение не обратил внимания, а задал еще один вопрос, не менее коварный, чем предыдущий:

— И отчего это людям спокойно не живется? Зачем надо калечить, убивать друг друга, счеты какие-то сводить? Нет бы жить дружно, как завещал кот Леопольд…

Философия никогда не являлась сильной стороной следователя, потому я, услыхав от него подобные рассуждения, насторожилась, а при упоминании каких-то убийств так и вовсе испугалась: сдается мне, не просто так Сашка о них заговорил. Однако ни подтверждать, ни опровергать возникшие у меня подозрения Александров не спешил. Вместо этого он, одарив меня слабой улыбкой, словно невзначай поинтересовался:

— А что это ты торчишь тут в столь легком одеянии?

— Тебя встречаю, — честно призналась я, гадая про себя, как давно приехал Сашка и мог ли он слышать наш разговор с «летучим голландцем».

— Да-а? — вроде бы удивился Александров, но я ему ничуть не поверила, потому что о чем, о чем, а об актерских талантах следователя знала не понаслышке. — С чего бы такая честь?

Тут я, к счастью, вспомнила Катькины наставления насчет потряхивания прелестями и, выпятив грудь вперед, томно потупила очи, после чего низким и, как мне казалось, чувственным голосом молвила:

— Соскучилась.

Улыбка с лица следователя мгновенно испарилась, челюсть поползла вниз, а глаза округлились до максимально возможных размеров и сделались похожими на чайные блюдца. Сашке потребовались нечеловеческие усилия, чтобы привести лицо в порядок. Все это время я взволнованно дышала, стараясь, чтобы грудь так же взволнованно вздымалась под халатиком. Александров наконец взял себя в руки (профессионал все-таки!), но, когда он заговорил, голос его иногда предательски подрагивал, а я про себя удовлетворенно отметила, что потряхивание прелестями кое-какие результаты принесло.

— Соскучилась, говоришь? — немного сипло переспросил Сашка. — Занятно, занятно. Но, сдается мне, у вас есть с кем развлечься…

Следователь кивнул в сторону «Волги» Кострова.

— А, это… — Я легко махнула рукой, хотя беспечность, признаюсь, далась мне с трудом. — Это Катькины приятели. Заехали как-то неожиданно. Сам понимаешь, печки-лавочки, беседы-воспоминания… Мне с ними неинтересно, вот я и ушла. Заодно, думаю, и тебя встречу.

— Приятели, значит. Так это здорово! Это их, что ли, Катька так испугалась? Меня с работы сорвала: мол, приезжай срочно, у нас тут подозрительные личности пытаются в дом проникнуть. Не признала, должно быть, друзей-то своих? Что ж, бывает.

Я сокрушенно кивнула: забывчивость простительна возвышенным натурам, а в том, что Катерина — натура возвышенная и широкая, никто и не сомневается.

— Ну, пойдем знакомиться с гостями. Отвори, Александра, калитку, — велел Сашка. — Ты вон посинела уже от холода.

Насчет холода Сашка попал в самую точку, но возвращаться в дом было никак нельзя, потому я калитку отворила, но следователя не впустила, а вместо этого сама шагнула ему навстречу и невнятно залопотала:

— Э-э… Понимаешь… Тут такое дело…

— Что еще? — нахмурился Александров.

— Катька просила не мешать… — промямлила я первое, что пришло в голову.

Кажется, мне удалось второй раз за последние двадцать минут удивить Александрова. Только сейчас Сашка справился с удивлением намного быстрее и не без изрядной доли подозрительности поинтересовался:

— Чем же таким, интересно, они занимаются?

Я совсем смутилась: вот так прямо сказать, чем заняты Костров и Громозека, было как-то неловко, а подходящих версий, как назло, не имелось, поэтому я слабо дернула плечом и промолчала, стараясь, чтобы молчание выглядело многозначительным. Сашка все истолковал по-своему:

— Да ты не красней, Александра! Пошли в дом. А друзьям Катькиным мы не помешаем, сядем на кухне тихонечко, чайку попьем… Пошли, пошли, а то так простуду подхватишь. Сейчас какой-то страшный вирус свирепствует.

Делать нечего, пришлось подчиниться чужой воле. Томясь от смутных предчувствий, я впустила следователя. Сашка, едва очутился за калиткой, внимательно меня оглядел, словно бы проверяя, не одолел ли меня страшный вирус, и изумленно присвистнул:

— Ого! Да ты никак на охоту собралась? Воробья завалить желаешь? А что? Воробей — птица благородная. Хилая, правда, но Катерине твоей в самый раз, она же вечно на диете торчит. Жаркое из воробья под соусом пикан! Звучит как песня!

Сперва я даже не поняла, с чего это Александрова так разбирает, но, увидев, что он бросает быстрые косые взгляды на слегка оттопыренный карман моего халатика, поняла — Сашка заметил «Беретту».

Досадуя на собственную рассеянность (можно было бы и спрятать пистолетик!), я пустилась в путаные объяснения:

— Я на воробьев не охочусь. И вообще природу берегу и без крайней надобности стараюсь урон ей не наносить. А пистолет взяла потому, что думала, будто к нам бандиты лезут. Потом оказалось, что это и не бандиты вовсе, а скорее даже наоборот. Стрелять в мили… я хотела сказать, в лучших друзей… как-то некрасиво, согласись? Вот я и сунула пистолет в карман, не успела просто обратно в сейф спрятать, понимаешь?

Мне казалось, я была убедительна, но по лицу Александрова определить, проникся он объяснениями или нет, не могла. Сашка кивнул и широкими шагами направился к дому. Я еле поспевала за ним, гадая, справились ли Костров с Громозекой с внезапным приступом диареи и чем может обернуться неизбежная встреча Александрова со своими коллегами. «Ничем хорошим», — пришла я к неутешительному выводу.

— Ба, Саня! Вот уж кого не ждал! — встретил нас в дверях голос Кострова. Николай Николаевич спешно подтянул штаны, с жаром потер руки и, широко улыбнувшись, гостеприимно распахнул объятия: — Входи, Сань, не тушуйся, гостем будешь!

— Колька… — Александров, по-моему, ничуть не удивился, обнаружив наличие Кострова в нашем доме. Он бросил испепеляющий взгляд в мою сторону, отчего я скукожилась до неприлично малых величин, а потом словно невзначай поинтересовался: — Ты один?

— Обижаешь! — скрючил морду Костров. — Мы с Тамарой ходим парой. Палыч тоже здесь.

— Ага, — глубокомысленно изрек Александров и вновь так на меня посмотрел, что ноги против моей воли сделали маленький шажочек в направлении двери. Однако Сашка уловил это едва заметное движение. С ехидной улыбкой он мягко взял меня под руку и так же мягко, но настойчиво провел в гостиную.

Катька сидела в кресле и обижалась на весь мир. Во всяком случае, ее надутые губы свидетельствовали именно об этом. При моем появлении в сопровождении Александрова подружка презрительно скривилась, мол, ничего поручить нельзя, а я виновато потупилась и обиженно засопела. Тут и Громозека присоединился к присутствующим. Он обменялся с Сашкой крепким рукопожатием, после чего мужчины удалились в кухню и там о чем-то горячо заговорили. Разобрать, о чем шла речь на этом своеобразном совещании, было невозможно по той простой причине, что беседовали они вполголоса. Мы с Катькой даже вытянули шеи, чтобы услышать хоть что-то, однако разобрать удалось лишь несколько слов, но их хватило, чтобы понять: дело приобрело более чем серьезный оборот. Я бы даже сказала, политический. А как же иначе? По-моему, Костров первым произнес «американец», «консульство» и «начальство замордовало совсем».