Жужжание пылесоса разбудило меня... По крайней мере, именно этот звук вырвал меня из небытия. В моем котелке бушевало похмелье, самое страшное со времен Ноя, Во рту было гнусно, казалось, будто я вычистил языком солдатский сортир. Да и черепушка трещала нещадно? Какие-то мерзавцы засунули мне в голову тарахтящий двигатель.

Комната медленно накренилась, заставив меня вцепиться в кровать. Искры мелькали у меня перед глазами. Где же я так нализался? Все попытки вспомнить были тщетны. Я подождал, пока устаканится, но такого рода болезни не вылечишь без постороннего вмешательства. Я спустил вниз ногу, нащупал коврик, поднялся, затем — бух! Грубый пол принял меня в свои объятия. На лбу вырос такой рог, что ему бы позавидовал вожак носорогов. Тут уж искры уступили место свечам.

Я встал на колени у кровати. Фелиси выключила пылесос и подбоченилась. Она всегда чувствует, что со мной.

— Что происходит, Антуан?

Я видел перед собой дюжину озабоченных Фелиси.

— Ты болен?

Я потряс головой, это вызвало у меня страшную боль. Мотор в голове снова затарахтел.

— Может быть, мне позвать доктора?

— Нет... Соды, черного кофе, лимон!

Чтобы это перечислить, я вытянулся на полу, который продолжал вальсировать. Поскольку набрался я не впервые, Фелиси употребила средство 44-бис, средство скорой помощи на дому. Она положила пузырь со льдом мне на лоб, принесла чашечку кофе и два стакана лимонного сока. И в конце концов позволила мне принять две столовых ложки Эно...

Я сдался на ее милость. Я больше не был весельчаком, душой общества, которого вы знаете, я превратился в кучу лохмотьев, выпавших из центрифуги. Прикрыв свои фонари, я стал ждать действия проглоченных мной ингредиентов.

Действительно, все понемногу стало приходить в порядок, и я еле-еле доковылял до душа, который принял по-шотландски, то есть в клеточку. Когда я вышел оттуда, то сверкал, как обезьяний зад, а силы вливались в мой органон шеренгами по четыре в ряд. Фелиси ждала меня на кухне с бутылочкой и холодным мясом. Клин клином вышибают. Я проглотил большой стакан Арамона, зажевав его покойным бычком. Сначала внутренности обожгло, а потом по телу разлилась благодать.

— Где это ты накачался?

— Обмывали повышение Берюрье у одного из приятелей, — и я добавил, чтобы прикинуться ангелом: — Ты знаешь, Ма, это не от того, что я выпил... Это от аромата погреба...

Повисло глубочайшее молчание. Было слышно, как пролетел импрессарио. Чтобы Фелиси поверила — как бы не так! А все из-за винища, которым пропитались мои серые клетки. Мои объяснения походили на попытки продать холодильники эскимосам. Хотя я не очень-то усердствовал.

Респектабельно зазвучал звонок в дверь. Я удивился: какой сукин сын тревожит людей в такую рань? Фелиси открыла и сообщила:

— Это твой коллега Пино.

Я услышал неуклюжее шарканье старого хрыча по гравию аллеи. Моя добрая мать вложила свою натруженную руку в костистую лапу старой ищейки.

Итак, это Пинюш! Шляпа надвинута на глаза. Усы переливаются каплями соплей и дождя. Грязное толстое шерстяное кашне укутывает шею. Чтобы показать свои хорошие манеры, он трет сапожищами о входной скребок и появляется на кухне. Его взгляд напоминает плевок туберкулезника. Он втыкает его в меня, как рогатину.

— Ты великолепен, — говорит он вместо приветствия.

Я немного раздражаюсь:

— Помести безобразие, которое у тебя сзади, на стул и закрой пасть!

Он следует первой части совета и игнорирует вторую.

— Похоже, вчера была римская оргия, в его тоне слышно сожаление, — я тоже должен был там быть, — продолжает он, — но у меня была очень интеллектуальная работенка.

Его маленькие слабоумные глазки портят мне настроение.

— Пино, я много думал о тебе этой ночью и сделал окончательный вывод.

— И какой же ты сделал вывод?

— Во всем мире не найти сыщика тупее тебя!

Папаша Пинюш поджал губы. Потом повернулся к Фелиси, ища сочувствия. Но та едва сдерживала смех.

— Чем я обязан твоему визиту? — спросил я, пододвинув ему наполненный до краев стакан.

— Твоему телефону.

— Причем тут мой телефон?

— Он не работает.

— Как и ты?

Фелиси вмешалась:

— Да, я уже сообщила на телефонную станцию. Они придут сегодня утром...

Плевать я хотел на это! Если Старик (а только он мог направить ко мне Пино) беспокоит меня дома и в такую рань, значит, есть срочное дело. Но это мне не очень-то улыбалось: во-первых, у меня выходной и я хотел нанести визит японским эстампам у одной девицы, а во-вторых, мне так же хотелось работать на мою контору, как напиться брому перед свиданием с мисс Вселенной.

— Тебя послал Старик?

— Конечно! Он знает, что ты вчера пьянствовал, и велел мне немедленно привезти тебя...

— Горим?

— Судя по всему, да!

Даже мысль о том, что надо одеваться, а потом вести машину до резиденции Старика и выслушивать его болтовню, была мне омерзительна.

— Как бы мне хотелось сачкануть!

— Не советую! — заявил Пино. — Он мне сказал, что на счету каждая секунда.

— Ладно, жди меня здесь. И будь благоразумен с мамой, пока я одеваюсь.

— Я тебя умоляю, — пробормотал он в смущении.

— Весь Париж знает, что ты самый развратный тип, уцелевший после войны... — Я вышел, оставив его оправдываться перед Фелиси.

Вот уже две тысячи пятьсот лет я не видал шефа в таком состоянии. Выглядел он отвратительно. В глазах было меньше любезности, чем у сдающего в парке стулья напрокат, к которому подходит золотарь. Губы так сжаты, что вряд ли удалось бы измерить ему температуру через рот.

— Садитесь, Сан Антонио...

Он пристально разглядывал меня. Но я не потерял самообладания. Он читал по моей помятой физиономии о выпитом накануне, как читают инструкцию по пользованию электробритвой после тридцати лет бритья короткой саблей.

— Видок не слишком-то хорош!

— Это печень шеф, ничего страшного!

— Вы не слишком перебрали?

Я начал закипать. Мне захотелось послать его куда подальше, да сил не хватило.

— Просто мы обмывали повышение Берюрье...

— Слушайте меня, Сан Антонио! Я против пьянок! Алкоголь губит рефлексы!

И тут он выдал мне курс морали из учебника начальной школы о божьей каре! Я ждал, когда он вытащит из своего стола графики.

— У вас ко мне претензии, шеф?

По моему тону он понял, что я вот-вот ткну его носом в чернильницу, а так как я был ему еще нужен, он сменил пластинку.

— Сан Антонио, я в большом затруднении...

Я ждал продолжения. Он потирал свои холеные руки, принесшие целые состояния маникюршам.

— Итак, вы немедленно отправляетесь в Швейцарию.

Я обалдел! Ведь именно сегодня у меня на шесть вечера назначено свидание с блондинкой, которой будет достаточно послать свое фото, чтобы ее немедленно приняли в разряд «блю белл герлз»! Но это возражение вряд ли бы подействовало, и я не стал его выдвигать.

Старик тер свой череп цвета слоновой кости.

— Вы знаете Матиаса?

Еще бы! Шарль — один из моих лучших коллег. Молодой выпускник Сорбонны, он скоро сделает блестящую карьеру.

— Я всего лишь знаком с ним, патрон!

— Недавно он совершил подвиг...

— Да? Это меня не удивляет!

— Вы слышали об организации Мохари?

Я задумался...

— Не та ли это организация, которая снабжает оружием арабов?

— Да. Матиас сумел вступить в ее ряды.

Я присвистнул. Похмелье как рукой сняло, я даже забыл свою красотку, которая будет ждать меня сегодня вечером.

— Да, прекрасная работа! Как ему это удалось?

— Он просто следовал моим директивам, и все! — Старик потупил свои жабьи глазенки, скромный, как пятнадцать голливудских звезд.

— Я в этом не сомневался, шеф!

Ножом для резки бумаги из слоновой кости — цвета его черепа — Старик принялся выстукивать на столе «Марш лионских аккордеонистов».