Дождь начался в четыре часа. Саид Милаш подошел к бачку с бензином, смочил в нем тряпку и вытер испачканные краской руки.

Сменщик, рыжий парень по имени Раймон, встал на его место у печатной машины. Плакаты мерно ложились на подставку под резкий звук открывающихся клапанов. Время от времени Раймон подхватывал лист и перегибал его, чтобы проверить точность совмещения наносимой краски.

Какое-то мгновение Саид наблюдал за ним, а затем, решившись, попросил один из контрольных плакатов. Быстро одевшись, он направился к выходу из типографии, показав дежурному разрешение на уход в связи с болезнью родственника. В третий раз за последние десять дней.

Он шел мимо жалких ресторанчиков и маленьких гостиниц. Раньше они принадлежали французам, но со временем бывшие хозяева продали свои заведения алжирцам, которые сохранили их прежние названия.

Единственным исключением было кафе «Джурджура». Саид толкнул застекленную дверь кафе и очутился в большом зале. Привычный запах опилок и сырости исходил от свежевымытого пола. Человек десять, сидя у печки, наблюдали за двумя игроками в домино, и никто не обратил на него внимания.

Саид подошел к бару:

— Лунес пришел?

Хозяин отрицательно покачал головой и налил ему кофе.

Звук дверного колокольчика был едва слышен из-за стука фишек домино.

— Привет, Саид. Извини, опоздал: патрон не отпускал…

Саид обернулся и положил руку на плечо Лунеса:

— Главное, ты здесь. Пойдем в подсобку, нам осталось меньше часа.

Они вошли в маленькое помещение, заставленное ящиками и бутылками. На столе громоздились кипы бумаг, рядом с черным телефоном лежали счета.

Саид снял со стены рекламу, предлагавшую вина «Пикарди», вынул ее из рамки и осторожно вытащил листок, спрятанный между паспарту и плакатом. Лунес устроился за столом.

— Знаешь, «Реймс» не выдержит. Уверен, что он выдохнется до конца чемпионата.

— У нас есть более серьезные дела, чем разговор о футболе. Позвони руководителям всех пятнадцати групп. Скажи им одно слово «Рекс», они поймут. А я за это время переговорю с уполномоченными районов.

Они поставили машину в квартале Ла Вилет на бульваре Мак-Дональда, сразу за остановкой кольцевого автобуса, и направились ко входу в метро. Находившаяся неподалеку казарма жандармерии казалась пустой, хотя стоянка перед ней была заставлена синими автобусами, в которых возят республиканские роты безопасности, в просторечии называемые по первым буквам — ЦРС.

Поезд тронулся. Контролер метрополитена заставил их немного подождать, прежде чем прокомпостировал билеты. Лунес подошел к плану и ткнул пальцем в станцию Бонн-Нувель.

— Пересадку можно сделать на Восточном вокзале, а потом на Страсбур-Сен-Дени.

— Лучше на Шоссе д'Антен. Ехать дольше, но зато у нас будет всего одна пересадка.

На каждой остановке в вагоны входили алжирцы. На станции Сталинград поезд был уже переполнен ими, и редкие пассажиры-европейцы стали оглядываться с тревогой. Саид усмехнулся, ибо вспомнил о плакате, который выпросил у Раймона перед уходом из типографии. Вытащив его из кармана, осторожно развернул и показал Лунесу.

— Посмотри-ка, что я печатаю два дня кряду.

Над фотографией актеров Жани Эспозито и Бетти Шнейдер плакат извещал о фильме режиссера Ревитта, название которого большими синими буквами кричало во всю ширину листа: «Париж принадлежит нам».

— А ты не думаешь, Лунес, о том, что Париж сегодня будет наш?

— На один вечер… Если бы все зависело только от меня, я бы с радостью оставил французам и Париж, и все остальное в этой стране за деревушку в Алжире, где-нибудь в районе Ходна.

— Ты даже знаешь, куда хочешь ехать?

— Конечно.

Саид помрачнел:

— Не обижайся. Уж если мы собираемся сегодня вечером, то только для того, чтобы иметь право дожить свои дни на родине.

Под холодным осенним дождем, лившим с утра, старое здание лицея имени Ламартина казалось тоскливее обычного. В классе царила гнетущая атмосфера. И не только потому, что преподаватель Роже Тиро рассказывал о средневековье. После плотного завтрака в столовой ученики, борясь с дремотой, едва слушали учителя, и Тиро с беспокойством подумал о том, не связана ли причина этого оцепенения с выбранной им темой.

С тех пор как Роже Тиро узнал, что жена ждет ребенка, он увлекся положением детей в разные эпохи и постоянно включал краткие сведения из этой области в свои лекции.

Разве кто-нибудь интересовался условиями жизни новорожденных в тринадцатом веке? Никто! Однако ему казалось, что исследования такого рода не менее интересны, нежели работы о хождении бронзовых монет в Аквитании или о производстве алебард в районе Нижнего Пуату.

Он откашлялся и продолжал:

— …В тринадцатом веке после периода естественного кормления новорожденных (он не посмел сказать «грудью») кормилицы нередко сами разжевывали пищу и давали ее младенцам, как только у тех прорезались зубы.

Двадцать два ученика внезапно проснулись и шумно продемонстрировали свое отвращение к столь низким нравам. Преподаватель позволил им несколько расслабиться, затем постучал по доске кончиком линейки.

— Урок окончен, следующее занятие в пятницу в пятнадцать часов.

Класс моментально опустел. Остался только юноша, с которым Роже Тиро дважды в неделю занимался латынью. Мальчик жил на Каирской площади, и они вместе привыкли возвращаться по Фобур Пуассоньер, беседуя о событиях минувшего дня. На этот раз, желая освободиться от попутчика, Роже Тиро сослался на необходимость зайти в кулинарию. Он свернул на улицу Бержер, быстро обошел квартал, где размещалась газета «Юманите», очутился на Бульварах и остановился перед кинотеатром «Миди-Минюи». Затем украдкой вошел в холл, купил билет и протянул его билетерше вместе с монетой в двадцать сантимов.

Каждую неделю, во вторник или в среду, два чудных часа в кино вознаграждали его за трудное решение: как пойти в столь легкомысленное заведение! Тиро легко представлял себе насмешки коллег, узнай они, что «тот молодой преподаватель латыни и истории, у которого жена ждет ребенка», посещает кинотеатры, где демонстрируются несерьезные фильмы.

Но как объяснить этим мещанам свое увлечение фантастикой? Никто из них, конечно же, не читал современных авторов. Едва ли они были знакомы и с Эдгаром По. Что ж тогда говорить о фильме «Воскреситель трупов» с участием Бориса Карлоф и Донны Ли?[1]

После окончания сеанса он вышел из зала. Куда идти? В бар «Таба дю матен» или в столовую самообслуживания в подвале «Юманите»? В столовой можно было взять кофе и не спеша выпить его, пытаясь угадать в посетителях известных деятелей, пишущих в газетах компартии: таких, как Торез или Арагон. Сюда, в столовую, они приходили перекусить в перерыве между собраниями или подождать, когда будет набрана в типографии их статья.

Но в этот вечер Тиро уже задержался в кино, поэтому он довольствовался баром. Он поел за стойкой и просмотрел газету «Монд», которая писала о договоре между Францией и ФРГ, о слухах вокруг двадцать второго съезда там, в Москве.

Прежде чем пересечь бульвар Бонн-Нувель, Тиро остановился под сверкающей рекламой кинотеатра «Рекс», извещавшей о выходе ленты «Феерия вод», купил букетик мимозы и два пирожных. Он подумал о том дне, когда их будет трое и придется покупать на одно пирожное больше… Погруженный в свои мысли, Тиро едва не попал под оранжевый мопед, на котором ехали парень с девушкой. Ему оставалось подняться по пятнадцати ступенькам улицы Нотр-Дам де Бонн-Нувель, чтобы попасть домой.

Часы Роже Тиро показывали 19 часов 25 минут. Был вторник 17 октября 1961 года.