* Простите за моветонство: рассеян, как профессор!

** кое-что (франц. quelque chose)

4 марта 1886 г. Москва.

86, III, 4.

Уважаемый

Николай Александрович!

Написав и прочитав посланный Вам вчера рассказ, я почесал у себя за ухом, приподнял брови и крякнул - действия, которые проделывает всякий автор, написав что-нибудь длинное и скучное… Начал я рассказ утром; мысль была неплохая, да и начало вышло ничего себе, но горе в том, что пришлось писать с антрактами. После первой странички приехала жена А. М. Дмитриева просить медицинское свидетельство; после 2-й получил от Шехтеля телеграмму: болен! Нужно было ехать лечить… После 3-й страницы - обед и т. д. А писанье с антрактами то же самое, что пульс с перебоями.

Ездил к Давыдову в цинкографию справиться насчет виньетки. Виньетка уже готова. Не взял клише, потому что свободных денег со мной не было; получу гонорар из "Оск<олков>" или из "Пет<ербургской> газ<еты>", уплачу Давыдову 9 р. 84 к. и моментально вышлю клише. Стало быть, будьте на сей счет покойны и ждите…

Сейчас получил от Агафопода письмо. Оказывается, что мое письмо путешествовало к нему 16 дней! Я бы издох при такой почте… Где дело касается корреспонденции, там я нетерпелив чертовски, хоть и… ленив писать письма.

Вы просили, чтобы я высказался откровенно о Вашем рассказе ("Переписка учителей"). По моему мнению, тема очень хорошая и благодарная; для "Осколков" такие темы очень годятся. Исполнение мне тоже понравилось, хотя я и держусь мнения, что изложение в форме писем устарелая вещь. Оно годится, если вся соль сидит в самих письмах (наприм<ер>, отношение станового, любовные письма), но как форма литературная оно не годится во многих отношениях: вставляет автора в рамки - это главное… Пиши Вы на ту тему рассказ, было бы лучше…

Ну, как Вам ужиналось у Суворина? Судя по телеграммам и описаниям, юбилей был шумный… Когда-то "Осколки" будут справлять юбилей! Авось и мы с Билибиным золотых медальонов дождемся. Я Вам пришлю тогда телеграмму в 50 слов… Суворину послана мною телеграмма за час до получения Вашего письма.

Что у Вас, у петербуржцев, за манера фаршировать себя всякого рода белладоннами, кодеинами и бисмутами? Побойтесь бога, если не боитесь за свой желудок! Это Вас так петербургские доктора приучили… У нас в Москве Вы не разгулялись бы так по части аптеки…

Буйлов обещал высылать гонорар каждое 31-е число. Чувствуется, что на сей раз обещание исполняется не в точности…

Я все-таки полагал, что книга будет быстрей печататься. В Москве печатают не медленнее. Впрочем, время и дело не к спеху.

Получил от Трефолева письмо с комплиментами и приглашением. Знаете что? Мне кажется, что Трефолев очень хороший человек, но сборник его не состоится… Нельзя, живя в Ярославле, издавать в Москве; нельзя приглашать пишущих, не зная ни характера сборника, ни его внешности, ни величины… Ведь он и сам не имеет ясного представления о том, что хочет издать! А это неладно… Я написал ему свои соображения… Написали бы и Вы ему что-нибудь вроде соображения или совета. Москва - не Париж… Наши литографии и цинкографии переделают автографы в такие кляксы, что не разберете буки от мыслете…

Кто-то дернул за звонок… Не ко мне!

Погода у нас совсем весенняя. Страсть как хочется за весенние темы приниматься.

Вашим всем кланяюсь, а Вам жму руку.

Ваш А. Чехов.

8 марта 1886 г. Москва.

86, III, 8.

Сейчас получил Ваше письмо, добрейший Николай Александрович! Спасибо за подробности, сообщенные Вами. Ваши строки о Григоровиче, если только они не преувеличены желанием Вашим сказать мне что-нибудь приятное, доставили мне великое удовольствие.

Бандероль с пятью листами я получил. Поблагодарите корректоршу: я не нашел ни одной ошибки во всех пяти листах. Вы были правы, когда называли ее идеальной. Если, конечно, она не обидится и если Вы мне посоветуете, то по выходе книги я ей подарю что-нибудь.

Левинский, которого Вы видели у Суворина, не редактор "Будильника". Он издатель негласный… Служит: чиновником особых поручений при почтамте, смотрителем Политехниче<ского> музея, секретарем разных благотворит<ельных> обществ и т. д. Человек добрый, мягкий, но тихоня и малодушный. Мы с ним приятели: он удостоверяет мне подпись под почтамтскими объявлениями…

Клише готово! Завтра оно пойдет с этим письмом на почту. Я посылаю: 1) Клише для черной краски. 2) Клише для красной и 3) Оригинал виньетки для руководства гг. литографов. На оригинале места, нарисованные лиловыми чернилами, должны быть абсолютно черны. Подпись "Издание журнала "Осколки"" не вытравилась, а потому должна быть набрана типографским, тонким шрифтом.

Вы видите, что виньетка недурна, хотя фигура сильно подгуляла… Оригинал, по выходе в свет книги, благоволите возвратить, ибо он есть, так сказать, вещественное доказательство невещественной любезности моего вещественного приятеля.

Агафопод влез в долги и хочет драть из Новороссийска… Чёрт знает как сложилась его жизнь! Не пьет, не курит и балов не задает, а не может прожить в провинции на 120 — 150 р. в месяц, когда я с большущей семьей года 2 — 3 тому назад жил в Москве на 100 — 120 р. А ведь живет мерзко, ест чепуху!

Если Суворин не врет, т. е. если моя книга разойдется, то это будет недурно.

Сегодня ездил к Николаю и привез его домой. Он только что получил деньги из "Вс<емирной> иллюстрации", куда давал похороны Аксакова. Живет, конечно, не так, как мог бы жить. На мой вопрос, желает ли он работать в "О<сколк>ах", он ответил: "Конечно! Я завтра же пошлю туда рисунок!"

Стало быть, ждите завтра, с чем Вас и поздравляю. Если это завтра протянется 2 — 4 недели, то придется радоваться, что оно не протянулось 2 — 4 месяца.

Посылаю рассказик. Завтра (воскресенье) у меня день свободный. Если ничто не помешает, то напишу и пришлю еще что-нибудь.

Кланяюсь Прасковье Никифоровне и Феде.

Ваш А. Чехов.

Едва не забыл сообщить приятную новость.

5-го марта я был в синедрионе, сиречь судился у мирового, и присужден к уплате 50 руб.

Если Вам приходилось когда-нибудь платить чужие долги, то Вы понимаете, какую революцию подняли в моем маленьком финансовом мире эти глупые, некстати на голову свалившиеся 50 руб.

А. Ч.

11 марта 1886 г. Москва.

86, III, 11.

Есть надежда, что в грядущие дни я буду по горло занят, а потому отвечаю на Ваше письмо теперь, когда имеется час свободный, уважаемый Виктор Викторович! (Не подумайте, что слово "свободный" относится к Вам: перед ним нет запятой.)

Primo… Ваши похождения в драматической цензуре подействовали на меня, как Майн Рид на гимназистов: сегодня я послал туда пьесу в 1 действии.

Напрасно Вы хлопотали о том, чтоб мне в "Осколках" прибавили. Если ради 10 р., которые прибавлены Вам, Лейкин будет писать в каждом № 2 сценки (для уравнения бюджета), то сколько сценок придется ему написать, если и мне прибавят? Помилуйте! Пожалейте человека!

Пальмина я не видел.

С невестой разошелся до nec plus ultra*. Вчера виделся с ней, поговорил о чёртиках (чёртики из шерсти у нас в Москве модная мебель), пожаловался ей на безденежье, а она рассказала, что ее брат-жидок нарисовал трехрублевку так идеально, что иллюзия получилась полная: горничная подняла и положила в карман. Вот и всё. Больше я Вам не буду о ней писать.

Быть может, Вы правы, говоря, что мне рано жениться… Я легкомыслен, несмотря даже на то, что только на один (1) год моложе Вас… Мне до сих пор иногда спится еще гимназия: невыученный урок и боязнь, что учитель вызовет… Стало быть, юн.