Нужно было что-то ответить, сказать по этому оперативному поводу. Думать было некогда. Ехидный творческий коллектив в молчании ждал.

Я улыбнулся, как будто услышал новость, весьма для меня приятную. Развёл руками и, не теряя достоинства, и уже с лёгкой грустью (новость, конечно, приятная, но радоваться тут, откровенно говоря, было нечему) произнёс: – А – жаль!..

Оператор Саша Чернухин в задних рядах сполз со стула и рыдал от смеха.

Внутренне я всегда понимал, что, как главный редактор, я определённо не на своём месте.

И всё-таки в этой должности я проработал ещё девять лет…

КЛАВА

Весной был в Актюбинске. Проходил по бывшему Октябрьскому бульвару. Девятиэтажка. В ней когда-то жила Клава Ким, редактор детской редакции нашего областного телевидения. Пришла в студию, лет на десять, раньше меня. С ней легко было разговаривать. Весёлая. Любила рассказывать всякие смешные истории, была самым благодарным слушателем всех глупостей, которые приходили тогда в мою молодую голову. В конце восьмидесятых из редакции ушла. Преподавателем, воспитателем в школу для умственно отсталых детей. Как объясняло руководство – там выше зарплата, а каждый человек ищет, где лучше.

Я решил заглянуть в знакомый дворик. Вообще, все неказахи под видом русских из Актюбинска давно повыезжали. А, вдруг, русская кореянка-Клава ещё живёт в своей прежней квартире?..

Клава с порога кинулась мне на шею, как к самому близкому родственнику. – Саша! Саша! Ты откуда?!.. У меня в горле застрял комок. Так чисто, искренне, могут радоваться только дети. И… Я забыл уже, когда мне кто-нибудь так радовался…

Мы уселись на диван, и Клава говорила, говорила… Она говорила о телевидении. О том, как всё тяжелее становилось работать. Как новые начальники донимали мелкими придирками, как тихонько её выживали с любимой, любимой, любимой работы…

Клава была больна телевидением. Больна неизлечимо. Вообще – телевидение – это такая зараза. А Клава практически работала на областном ТВ от самых его истоков.

Тогда, в начале шестидесятых, группа энтузиастов-любителей с миру по нитке собрала бэушное оборудование редких тогда телестудий, что-то скрутили, спаяли собственными руками и сотворили это чудо – областное телевидение!

Одним из первых тележурналистов того времени была Клава Ким.

Прошло почти четверть века, а Клава о своём уходе рассказывала, как будто это произошло вчера. Сегодня. Только что.

– Недавно Актюбинская студия отпраздновала свой юбилей, пятьдесят лет – рассказывала Клава. Ну, и руководство накануне через телеэкран обратилось к ветеранам с просьбой поделиться документами, фотографиями, воспоминаниями.

Клава кинулась писать. Ведь – столько всего было!.. Передачи на Алма-Ату, детские спектакли, сказки, постановки в прямом чёрно-белом эфире с показом через громоздкую телекамеру картинок, вырезок из журналов…

Клава писала обо всём, как будто это было ещё вчера. Отнесла на студию…

Да, потом, к юбилею, была издана толстая книга. В твёрдом красивом переплёте, на плотной, ослепительно-белой, бумаге. В ней Клава нашла… несколько строчек из того, что она пыталась рассказать о первых десятилетиях Актюбинского ТВ. Больше ничего не было.

И вообще – как будто не было русской редакции.

В толстом подарочном томе юбилейного издания была написана другая, новая история Актюбинского телевидения.

Передачи на Алма-Ату, победы в конкурсах, рейтинговые программы – всё это делала казахская редакция во главе со своими мудрыми руководителями. Для приличия, конечно же, был соблюдён некоторый процент присутствия и русских журналистов. Размер процента регулировался представлениями о приличиях авторами Книги.

Клава пережила ещё одну боль.

Её практически «стёрли».

А, вместе с ней, и всю русскую редакцию.

Клава дала мне полистать юбилейное издание, а сама пропала на кухне. И через минуту я был уже туда приглашён.

Бог мой! Чего только не появилось на маленьком столике тесной кухоньки! Чей-то день рождения? Праздник? Не помню, что там было. Конечно же, настоящие корейские блюда. Настоящее французское вино. Чай с красивыми сладостями.

Потом, когда я уже ушел, мне вдогонку Клава ещё звонила по телефону: – Саша! Знаешь, какое несчастье? Ведь у меня в холодильнике ещё были пельмени! И как я про них забыла!..

В следующий раз я попал в Актюбинск уже в сентябре. Набираю номер телефона Клавы. Ответил муж. – Вы ничего не знаете? А Клавы… уже нет… 14 сентября… Ещё вечером она поговорила по телефону с детьми, смеялась… А утром ей стало плохо с сердцем. Скорая приехала почти сразу, но до больницы уже не довезли…

История другого человека всегда тем нам интереснее, чем больше она перекликается с нашими чувствами, с нашим внутренним состоянием.

Когда Клава рассказывала о телевидении – своей незаживающей ране, я вспоминал свою историю. Когда и мне сделали невыносимым пребывание на студии. Когда и обо мне потом говорили мои начальники, что «ушёл сам, нашёл тёплое место»… Как я писал ненужные письма своим бывшим сотрудникам. Как в маленьком своём посёлке пытался сделать телепередачу к 8 Марта, практически «в полевых» условиях, с помощью бытовой видеокамеры и магнитофона. Её даже увидели жители окрестных деревень, куда доставал сигнал ретранслятора из центральной усадьбы.

Да… Телевидение – это болезнь. Если от него отлучают, то отрезают и кусочек сердца.

Которое потом, в какой-то момент, просто не находит в себе сил жить дальше.

ИЗ ПРОГРАММЫ «ЧАСЫ»

Актюбинск 1997 года. Лето. Утро. 2 августа. Красивое было утро… В Москве, на Останкинской телебашне, есть ресторан «Седьмое небо». Но хорошо отдохнуть можно и у нас в Актобе. У нас есть своя телевышка. Высота двести метров, прекрасный обзор. Вместе с режиссёром Артуром Геттингом мы решили встретить рассвет на телевышке. И – сделать это общенародным достоянием. То есть, показать вам, наши уважаемые зрители и слушатели, как прекрасен наш город с высоты птичьего полёта. Подъём занял около часа. Лифтов нет. Всё – вручную и с помощью ног. И на спине – видеокамера. Рассвет застал нас где-то на высоте ста пятидесяти метров. Уже наверху, как и положено, в ресторане, мы выпили по стакану прекрасного напитка, названия которого вам не сообщим, чтобы никто нас не обвинил в рекламе. И были ещё замечательные плюшечки домашнего приготовления. Из впечатлений – запомнились какие-то розовые мухи, которые висели в воздухе, греясь в лучах солнца нового дня. Запомнился очень чистый воздух Запомнилось лето, которое, будто ещё и в разгаре, но уже отцветает с густыми пахучими травами, и святой Илья уже подошёл к реке, чтобы наложить свой специфический запрет на купание до следующего года.

Актюбинское телевидение.

ПРЯМОЙ ЭФИР

Архиинтересно – выражаясь ленинским языком – но при этом архитрудно работать в прямом эфире. Неизгладимый кайф… Просто неизъяснимый кайф ловишь от этого…

Владислав Листьев. «Диалог с самим собой».

Когда-то все передачи телевидения выходили в прямом эфире. Про видеозапись тогда и слыхом не слыхивали, а рассказы о том, что такое понятие существует, воспринимались, как фантастика.

Помнится, уже в конце семидесятых, председатель нашей телерадиокомпании, Михаил Николаевич Козин, после поездки в Москву, рассказывал нам не летучке, что совещание, на котором он присутствовал, снимали на кинокамеру, а потом сразу же и показали. В цвете. По телевизорам, которые находились в фойе.

Мы слушали, разинув рты. У нас ещё снимали кинокамерой на чёрно-белую негативную плёнку. Впереди маячил целый ряд лет перехода на позитивную, потом – цвет. Всё – мокрые процессы обработки. Отснял – жди несколько часов, пока через все ванночки с растворами киноплёнка пройдёт. Хорошо, если плёнка не оборвётся, если не выключат свет. Тогда всё пропало!..