Поиск
Двадцать минут вместе
Веселее огня меня
Твои волосы жгут,
И опять моя пятерня
Собирает их в жгут.
Эти волосы — благодать,
Чтоб в погромную ночь
Трижды на руку намотать
И по гетто волочь.
Чтоб волос рыжеватый блеск,
Чтобы в небо оскал,
И пожаров горючий треск
Чтоб вокруг заиграл.
По заплеванной мостовой
Я тащил тебя в тень.
Ну, а в левой руке змеей
Извивался кистень.
Долго место искал, где лечь,
Копошился в пыли.
И глубоко под кожу плеч
Твои ногти вошли.
Ты сегодня мне дашь ответ,
Ты заплатишь по всем счетам,
На черта было двести лет
Меня спаивать по шинкам.
За цирроз, за беззубый рот
Я с тебя получу,
За простату мою, что гниет
И не держит мочу.
За ягодовских палачей,
За кулацких сирот,
За вредителей, за врачей,
Что травили народ.
За эсэров-боевиков,
За Льва Троцкого, за Каплан,
Что и Горький, и Щербаков
Дали дуба, доверясь вам.
За чумной ваш нынешний пир,[2]
Презентации, кабаки,
За редакции, где в сортир
Вы спускали мои стихи.
За те волосы, в их огне
Я сгораю дотла,
И за то, что сама ты мне
Никогда б не дала.
Плач по поводу неприглашения меня, Вс. Емелина, на Третий международный фестиваль “Биеннале поэтов в Москве-2003”
Идешь утром за пивом,
Глаза вскинешь и: “Wau!”
До чего же красива
Ты, родная Москва.
Дожила до расцвета,
Взмыла до облаков.
Москва — город поэтов,
Ею правит Лужков.
Ночью в спальных районах
Окна ярко горят,
Над дисплеем склоненных
Вижу тыщи ребят.
Бьется жаркое сердце,
Мышка пляшет в руке,
Так рождаются тексты
На родном языке.
Алкоголик сопьется,
Вор на деле сгорит,
Шизофреник рехнется,
Красота же — царит.
Ее славят народы,
Соловьи и цветы.
Как мне тяжко, уроду,
Жить среди красоты.
Меж резных минаретов,
Небоскребов под Гжель
Рыщут стаи поэтов,
Огибая бомжей.
Только б им не попасться.
Может, Бог не продаст.
Москва — город контрастов,
Я в ней тоже контраст.
В Берендеевом царстве,
В стране сказочной Оз
Член отверженной касты,
Неприкаян, как пес.
Вот крадусь я, отпетый
Гомофоб и фашист,
Через город поэтов
Город нац-секс-меньшинств.
Город мой грановитый,
Переулки, мосты.
Меня грабят бандиты,
Забирают менты.
Что за сны тебе снятся,
Город мой дорогой?
Ой, как больно, по яйцам,
Ох, как больно, ногой.
А в Москве биеннале,
Пир на весь белый свет.
Там и мне наливали,
Значит, тоже — поэт.
Значит, Бог шельму метит,
Не отмыть этот след.
И зовут меня — Цветик,
От меня всем привет.
«Покидая твой сайт…»
Покидая твой сайт, дозвонюсь я тебе,
Родионов,
Когда точно почую — подходит
реальный пиздец.
Постели мне асфальт, занавесь мои
окна неоном,
В изголовье воткни, как иглу, трубу
Северной ТЭЦ.
Сухость слизистых, узость зрачков —
результат передоза,
Знает эти симптомы любой, даже полный мудак.
Хлопнет крышкой помойного бака
татарин у мусоровоза,
И ты сразу поймешь — по кому прозвенел
этот бак.
Я не лез напролом, я всю жизнь
тихо жался у стенки,
Дул на воду, и вот какой вышел облом.
Обмотай мою голову вместо венчика
липкою лентой,
На глаза положи по пятерке с двуглавым орлом.
Вот и все. Не хватать меня больше милиции,
Не катать в воронке с голубой, как Дунай,
полосой.
Я ушел представляться новой императрице,
Она ждет меня с остро наточенною косой.
И мой дух или прах, или труп, или как его там,
От родных, мне знакомых, насиженных мест
В своей лодке увозит какой-то Херон иль
Хирам
Через мелкую, грязную речку с названием,
кажется, Стекст.
Отпоет нас не степь. Отпевает меня
“Авторадио”,
Пугачева и Шнуров гремят: “Ленинград!
Ленинград!”
А на том берегу, из каких-то ухабов и впадин
Так знакомо торчат силуэты бетонных
громад.
Это, видимо, ад. И святые богемные бляди
Вместо гурий меня, наконец-то, хоть здесь
ублажат.
И за это постскриптумом всей моей жизни
безлюбой
Я, никчемный урод, презираемый даже в аду,
Обещаю их так целовать в их горячие
малые губы,
Как литейщик у домны в чугун превращает
руду.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: