Отец улыбается, вздыхает, смотрит на учителя:

— Я беру на себя ответственность. Если Александр и впредь будет невнимательным на уроках, то пусть будет стыдно мне.

— Ура! — кричит на весь дом Александр. — Обещаю, папочка, я тебя очень-очень люблю, — и он приникает губами к отцовскому лбу. — И вам, Витольд Людвигович, обещаю, галок рассматривать не буду, хоть они такие забавные…

Учитель строго смотрит на Ивана Сергеевича:

— Я решительно не одобряю! Наша уступчивость может развить мать всех пороков — лень.

Тот уже более сухим тоном, дающим понять, кто в доме настоящий хозяин, произносит:

— Хорошо, на эту тему рассуждать более не будем. — и, целуя в щеку подошедшую в этот момент жену, добавляет: — Марья Емельяновна, вас тоже приглашаем на санках покататься.

Жена заливается румянцем:

— Ну что ты, Вань, какие санки! — У нее заметен животик. В начале лета купеческое семейство ждет прибавления. Два сына есть, теперь молят Создателя о дочке.

Появляется дородная Варвара Силантьевна. Провозглашает:

— Милости просим к столу!

— И то, животы подвело! С мороза да устатку нагулял аппетит.

Все проходят в столовую, где под зеленым абажуром громадный дубовый стол ломится от всяческой еды.

Чего тут только нет! Грибочки соленые, огурчики нежинские, мясо копченое — все это домашнего приготовления. Из деревянной мисочки жирный квадрат паюсной икры выглядывает. Селедка «залом» — толстоспинная, жиром нежным истекающая. Лососина малосольная, осетрина коренная, окорок розовый, толстенный шпиг, язык заливной — душа радуется!

А еще будет борщ наваристый, суп с раками, индейка с сельдереем — растением летним, огородным, да в Тамбове парники отличные: круглый год укроп, огурцы, помидоры и прочие блага дают.

Варвара Силантьевна, великий знаток прибауток, поговорок и разных присловий, просит:

— Гости дорогие, не купленные — дармовые, ешьте-пейте, хозяйского хлеба не жалейте!

По обычаю этого хлебосольного дома, за стол садятся все. Кроме хозяев, это могучий дворник Константин Георгиевич, за Севастопольскую кампанию крестом на грудь награжденный, но и раны многие за отечество принявший. Затем послушница Вознесенского женского монастыря девица Евдокия Толмачева, приехавшая погостить на денек к Жемариным. С краю примостилась няня Авдотья Кулешова, еще помнившая времена Императора Александра и на руках которой выросла жена нынешнего главы семьи.

Вначале ели молча, сосредоточенно. Только старший сын купца — двенадцатилетний Иван пытался за едой читать книгу, за что и получил от бабушки, нагоняй, а басни Крылова были отобраны.

Потом разговорились. Отец поведал про дела торговые.

У Жемариных, не шутка, пять больших магазинов в Тамбове. В них можно купить зимой и летом любую провизию — от живых карасей и окуней до телятины молочной и громадных арбузов астраханских.

— Привезли белугу свежую — отличный товар, думал хороший барыш получить. А Зотовы тоже, выяснилось, пудов триста получили, да чтоб мне дорогу перебежать, по десять рублей за пуд выставили. Разве это дело? Надо ведь промеж себя такие дела согласовывать, а не то, чтобы взаимные убытки терпеть. Делать нечего, до девяти с полтиной за белугу скинул, так все ко мне и пошли. Только по пятьдесят копеек и заработок — разве это доход? Одно разорение.

Витольд Горский, заткнув большую накрахмаленную салфетку за ворот рубахи, с оттенком иронии произнес:

— Неужели вам, Иван Сергеевич, за день не надоели эти меркантильные делишки? Хоть бы сейчас поговорили о чем-нибудь возвышенном, скажем, о музыке и литературе. Только и слышишь: «барыши, товар, рубли, полтинники». Хоть бы детей своих постеснялись!

Иван Сергеевич, хотя и привык к словесным выходкам юного репетитора, на сей раз несколько опешил. Сам он был выходцем из крепостной семьи. Но ему повезло с барыней, генеральшей Зиминой.

Увидала она, что малолетний сынок кучера Сергея всячески к грамоте тянется, приказала приводить его по утрам к себе. Так Ваня, сидя возле генеральского сына, осваивал от его учителей всяческую науку. Весьма способным он оказался к математике. Когда к генеральше приезжали гости, она звала в гостиную девятилетнего сына кучера.

Ваню ставили посреди комнаты и задавали арифметические задачки, которые тот должен был решать в уме.

— Ежели восемь да умножить на одиннадцать — сколько будет?

Ваня моментально отвечал:

— Пятьсот двадцать восемь!

— А тридцать семь помножить на тридцать семь?

Мальчуган на несколько секунд наморщивал лоб, мучительно соображал и выдавал результат:

— Тысяча триста шестьдесят девять!

Гости по бумажке проверяли ответ и восхищались:

— Истинно, Михайло Ломоносов!

Ученым Жемарин не стал, а пустила его барыня по торговой части. И не пожалела! Торговал Иван умело, счастливо, доходно. Скоро его лавка на торговой площади стала у тамбовцев посещаемой. Продукты здесь были всегда свежие, доброкачественные, а цены умеренные.

Вернул Иван барыне ее капитал, в дело вложенный, да еще с высоким процентом. А еще через два года выкупил себя и мать из крепостного состояния (отец помер годом раньше).

Тут же женился удачно. В жены взял купеческую дочку, в Тамбове первую красавицу да притом мастерицу и рукодельницу.

Марья Емельяновна принесла с собой пуховую перину, сундук исподнего и верхнего платья, полпуда столового серебра да десять тысяч рублей. Иван тут же открыл еще лавку. Барыши так и потекли в дом Жемариных.

Но Иван Сергеевич, богобоязненный человек, скромно говорил:

— Я тут ни при чем, вся сила от Господа, он о нас о всех печется. Коли мне дает, так я делиться обязан с другими.

И делился. Школу для бедных поставил. На Вознесенский монастырь жертвовал. Да и кормилась вокруг его дома прорва людишек всех возрастов, профессий и званий: плотников, коптильщиков, барышников.

…Вот теперь Иван Сергеевич поднял глаза на юношу, который питался с его стола, получал за уроки двум сыновьям чуть меньше учителя гимназии, кротко, но твердо ответил:

— Дозвольте мне, молодой человек, в своем доме говорить о чем мне захочется.

Горский хмыкнул и принялся за жареную курицу.

По рукам у него потек жир.

Ежегодно Витольд Горский был отмечаем начальством гимназии похвальной грамотой или устной благодарностью. Учился он превосходно. Обладая цепкой памятью, изучал древних — Софокла, Платона, зачитывался утопистами. На его столе всегда можно было увидать труды Мора, Бэкона, Кампанеллы.

Горский был много начитанней не только своих товарищей, но и некоторых гимназических учителей. В диспутах на философские и литературные темы Витольд чувствовал себя как рыба в воде. Его память удерживала сотни цитат, названий книг, исторических дат.

Голос Витольда никогда не повышался. На собеседников он глядел с нескрываемым презрением, но в словах и отзывах был сдержан.

Лишь изредка он срывался, спорил с Иваном Сергеевичем.

Особенно его взбесил разговор о том, что всякий из народа, кто честен и трудолюбив, будет жить если не в роскоши, то в достатке.

— Какой достаток? — вспылил Горский. — Дай Сидору или Прохору мешок с золотом, он все равно останется сидеть в навозе. Не случайно великий Дидро сказал: «Что будет делать разбогатевший свинопас? Он станет пасти своих свиней верхом». Вы, Иван Сергеевич, исключение.

Но даже своих детей вы учите не для того, чтобы они стали Моцартом, Шопеном или Мицкевичем, а для того, чтобы они могли ловчее других собратьев-купцов вести торговлю и иметь барышей больше ихнего.

— А что тут плохого? — искренне удивился Жемарин. — Конкуренция в любом деле идет только на пользу покупателю.

Горский в тонкую ниточку вытянул губы:

— Покупатель? Да вы плевали на него. Когда купец заграбастывает миллион, то этот миллион он забирает у трудящихся, то есть у этого несчастного потребителя. Вот вы передали пять тысяч Вознесенскому монастырю. Зачем?