И стремительно сорвавшись с места, Фелиция бросилась к дверям.

— Ты что? — удивилась сестра.

— Молоток! — донёсся из коридора ответ. — Забрать, пока её нет дома.

У Меланьи мороз пробежал по коже при одной мысли, что завтра с утра безумная Вандзя опять начнёт барабанить по полу. Схватив сумку и папку, она устремилась вслед за сестрой.

В комнате Сильвии и Доротки, теперь отведённой Ванде, крокетного молотка не оказалось. Ни на шкафу, ни под кроватью. Стоя посередине комнаты, Фелиция растерянно осматривалась по сторонам.

— Куда же она могла его спрятать? В магазин с собой не забрала, я бы заметила, когда они садились в такси.

— Давай ещё раз все здесь обыщем, — предложила Меланья. — Молоток большой, не иголка.

Обыскали все. Заглянули в оба шкафа, Меланья проверила, не спрятан ли за шкафом или за какой другой мебелью. Фелиция просмотрела содержимое всех ящиков комода. Меланья легла на пол и с этой точки внимательнейшим образом проверила, не высовывается ли где конец деревянного молотка. Потом перетряхнули вещи, горой наваленные на Дороткиной кровати, ибо больше некуда было их девать. Молоток исчез, как сон, как утренний туман…

— Невероятно! — выходила из себя Фелиция. — Я сделала все, чтобы она убралась из дома, и пожалуйста…

— А, так вот почему! — вырвалось у Меланьи, да она вовремя прикусила язык.

— Что почему?

— Да так, ничего. Тоже не пойму, куда он мог задеваться. Погоди, может, ухитрилась в ванной спрятать?

В ванной молотка тоже не оказалось. Удручённые сестры не знали, что и подумать.

— Вниз она с молотком не спускалась, исключено, — рассуждала Фелиция. — За окно выбросила?

Меланья на всякий случай выглянула в приоткрытое окно и увидела подъезжающее к дому такси.

— Ну все, приехали! Единственная надежда на то, что Ванда сама не помнит, куда задевала молоток, и больше его не найдёт.

Фелиция поспешила вниз, чтобы расплатиться с таксистом, а Меланье велела ещё раз хорошенько посмотреть под кроватями.

— Как это, у вас нет номера телефона Антося? — возмущённо и обиженно произнесла за ужином крёстная Вандзя. — У меня тоже нет, он занесён в память телефонной трубки моего телефона, мне и знать не надо. А телефонная трубка осталась в Нью-Йорке. Но Антось вроде бы упоминал, что сообщил вам номер своего телефона. Вот я и удивляюсь.

Тягостное молчание зависло над столом. Никому не хотелось информировать американскую гостью о том, что письмо Антося Войцеховского потеряно. Доротка ещё не пришла ни к какому определённому решению относительно письма. Отдать его или навсегда оставить себе? К тому же она уж точно знала — в письме номер телефона не сообщался. Почему Войцеховский не сообщил его — неизвестно, может, просто не догадался, а может, хотел тем самым избежать разговора с дорогой Вандзей.

При других обстоятельствах тягостное молчание могло висеть хоть до посинения, но теперь, когда за столом сидит Вандзя… Не дождавшись ответа, она затараторила:

— А нотариус, у него должен быть телефон Антося, меня надо обязательно отвезти к этому нотариусу, ведь пора привести дела в порядок, лучше всего завтра же, зачем откладывать, к тому же Дороткин жених такой милый хлопец, он меня и свозит, а вам не обязательно ехать. Я сама скажу, как распорядилась своим наследством, сразу же и скажу, зачем вам ломать головы, и желаю завтра же все оформить. И узнаю у него номер телефона Антося, ведь никогда неизвестно, со здоровьем у бедняги не все в порядке, такой сделался нервный в последнее время, сам жаловался, что в ушах рябит, а ведь он ведёт все мои дела…

Не дослушав бабулиной литании, Доротка поднялась и вышла из гостиной. В конце концов, посещать туалет имела право, и не обязательно спрашивать разрешение. Вытащив конверт из-за унитаза, вымыла руки и прошла в кухню, налила воды в чайник, включила его, прихватила поднос и вышла из кухни, оставив письмо лежать на буфете, на видном месте.

Бабуля уже перешла на семейство Антося, пространно информировала о его жене, детях и внуках, недоброжелательно отозвавшись ибо всех, особенно внуках, нынешней молодёжи, которая никакого уважения не оказывает старшим. Доротка незаметно подмигнула Фелиции, показав глазами на дверь. Фелиция сразу поняла и вскочила:

— Я тебе помогу. Надо достать свежий чай, жасминный…

Крёстная моментально сменила тему, с лёгкостью переключившись с внуков на напитки:

— …а мы купили белое, очень приятно вечерком выпить белого вина, оно лёгкое, легче, чем красное, и для желудка полезно, зараза какая-то у меня завелась в желудке, потому как то запоры, то заносы, так что принесите, девочки, бокалы, нет, не рюмки, для белого должны быть специальные бокалы, неужели в вашем доме не найдётся?

— Ну! — нетерпеливо повернулась к Доротке Фелиция, как только они закрыли за собой кухонную дверь.

Доротка поставила у мойки поднос с грязной посудой и мотнула головой в сторону буфета.

— Письмо. Нашла за унитазом. Уронила мыло, и, доставая, увидела конверт. Немного подмок, кажется, бачок протекает. Наверняка вы там читали письмо, тётя?

Обернувшись, Фелиция хищно схватила письмо. Точно, то самое, потерявшееся, от Войцеховского. И ни тени сомнения не зародилось, не могла свалить вину на других, потому что сразу вспомнила о неисправной раковине, сама потом велела Мартинеку прикрепить её к стене. Мартинек к работе пока не приступал, только примеривался. Ну конечно же, пошла посмотреть на раковину, письмо в руке держала, не дочитала, подумала, как они примут американку, и пошла в ванную…

— Ты прочла письмо?

— Не успела. И даже не сразу сообразила, что это то самое письмо, но увидела фамилию отправителя.

Врать Доротка не любила. Искренняя натура девушки заставляла её всегда говорить правду, тем более, что в конечном итоге ложь обычно себя не оправдывает, но в данном случае она руководствовалась логикой. Заранее обдумала, как следует поступить с письмом, трезво оценила своё положение: открыто противостоять тёткам она ещё не в силах, ссориться с ними — себе дороже, они только рады, а она вся испереживается, а поучений и насмешек с неё достаточно. Вот и пришлось солгать.

— Вынь из буфета высокие бокалы, — распорядилась Фелиция, меняя тему. — Надеюсь, они сообразили поставить бутылку в холодильник. Не станем же пить белое вино тёплым, разве что специально подогреть, но специально подогревается красное, а она пожелала белого…

— За такси кто заплатил? — спросила Доротка, доставая бокалы и протирая их.

— Я. И хорошо заплатила. Вот не понимаю, с чего тебе втемяшилось в голову заводить жениха, да ещё и афишировать его перед крёстной. Не можешь парня увидеть, чтобы сразу не строить ему глазки. Да какие там глазки, сразу на шею вешаешься.

— Да вовсе я ему не строила глазок, он сам, по доброй воле, из жалости помог мне в аэропорту, ну а крёстная почему-то решила — он мой жених. А возражать ей… она же никому и рта не даёт раскрыть!

Фелиция оправданий не слушала. Зачем? Главное — сказать гадость, то есть нет, наставить племянницу на путь истинный. Она думала о том, что её в данный момент больше всего беспокоило.

— Куда-то задевалась её колотушка. Искали, искали с Меланьей. А ты хороша, не могла вернуться пораньше, помогла бы найти. Забыла тебя предупредить, чтобы возвратилась пораньше. Интересно, где шляешься? Так что это остаётся на твоей совести, силой или хитростью, а молоток у неё отбери, как — это уж твоя забота. Слава богу, холодное. Штопор на столе, не ищи. Не забудь прихватить орешки, когда понесёшь чай.

— А вы поняли, тётя, что у неё с… заносами в желудке? Это опасно?

— Понятия не имею, и не морочь мне голову глупостями, и без того хватает проблем.

К тому времени, когда Доротка появилась в столовой с подносом, крёстная уже успела поогорчаться из-за письма Войцеховского. Дискуссия на тему посещения нотариуса шла полным ходом. Естественно, перво-наперво решено было опять заказать Яцека. Уже привычный Вандзин монолог тянулся в бесконечность. Пытаясь перекричать гостью, Фелиция доказывала — у нас так не делается, у нас просто так к нотариусу не заявляются, у нас необходимо предварительно позвонить и договориться, так что визит к нему на завтра, как того желает глобокоуважаемая пани Ванда, ну просто никак невозможен… Два монолога столкнулись и переплелись, однако американка обладала тем преимуществом, что произнося речи, способна была при этом воспринимать речи других, правда, с некоторым опозданием, поэтому неизвестно было, к чему относятся её «да» и «нет». Фелиция же привыкла слушать лишь себя. Вот и в данном случае высказывания американки были для неё лишь музыкальным сопровождением к её собственному сольному выступлению. И в результате так и не поняла, приняты во внимание её доводы или нет.