В купе было темно, душно, попутчики давно спали, а Кира Сергеевна сидела, прижавшись лбом к прохладному стеклу, смотрела, как отлетают назад желтые снопы огней, дома с мокрыми крышами, светлая лента шоссе. Промелькнули слабо освещенные бока водонапорной башни, галереи элеватора, и опять стеной надвинулся лес, сырой, черный, над ним бежала луна, задевая верхушки сосен.

На стрелке вагон качнуло, край занавески коснулся щеки, Кира Сергеевна оторвалась от окна, легла, придавив головой поролон подушки.

Все-таки надо было лететь самолетом, подумала она. Но ведь казалось заманчивым — вытянуться на полке с книгой, отдохнуть за весь месяц беготни и занятий, явиться домой свежей, выспавшейся.

Вспомнила, как не хотела ехать на этот семинар зампредов — за месяц в исполкоме накопится куча дел, которых за тебя все равно никто не сделает, — и как просто, по-студенчески весело жили они в комфортабельном общежитии партшколы, вечерами после лекций гоняли чай, изредка затевали скромные шумные пирушки и были просто Петями, Клавами, Нинами, словно сразу ко всем вернулась молодость.

…Свет станции обшарил купе, выхватил свисавший сверху край одеяла, вспыхнул на зеркале и угас.

Кира Сергеевна поняла, что все равно не заснет, встала, вышла из купе.

В освещенном коридоре было прохладно и пусто, у опущенного окна курил мужчина в синем спортивном костюме. Посмотрел на Киру Сергеевну, чуть склонил голову — то ли поздоровался, то ли просто так.

Странный тип. И днем все посматривал на нее, даже в купе заглянул. Все время казалось, что он хочет заговорить.

Она задвинула дверь купе, подошла к другому окну. Косые прямоугольники света бежали по насыпи, по краю темного леса, прошитого тонкими стволами берез. От низкой луны стелилась длинная тень поезда и тоже бежала рядом, изламываясь на столбах, на плоских кронах сосен.

В соседнее окно влетал влажный воздух, бил в щеку, холодил глаза. Вот бы повернуться лицом, постоять так с закрытыми глазами, ловить губами свежие струи… Но она заметила, что «тип» опять смотрит на нее.

Стандартно красивое лицо с седыми висками еще тогда, днем, показалось Кире Сергеевне вроде бы знакомым. Она перебрала всех, с кем приходилось в городе общаться, — в театр, школы, больницы, даже в строительные организации забрела ее память. Нет, этого человека она не знает. Просто у него лицо типичного «красавца». Такие лица всегда кажутся знакомыми.

Кира Сергеевна взглянула на часы. Хорошо бы уснуть сейчас, но не хочется глотать снотворную дрянь. К тому же лекарства в чемодане, не стоит возиться.

Она подумала, что уже утром будет дома, и поняла, как люто соскучилась по семье. По мужу, по дочери, даже по зятю, которого не любила. А больше всего — по маленькой Ленке. Прибежит из детсада, раскинет тонкие ручонки: «Кира, что ты мне привезла?» «Кира» — как ровне, как подружке.

Всем нормальным девчонкам бабушки повезли импортных кукол, собачек, а она тащит своей разбойной внучке чемодан машинок и подъемных крапов.

Каждый вечер звонила домой, говорила со всеми по очереди, так, что телефонистки свирепели: «Освободите линию, вы не одна!» Именно одна, думала Кира Сергеевна. Для них — одна.

Ирина отчитывалась в хозяйственных делах: «Обеды не варю, белье не стираю, хату не убираю». Не лишена остроумия. Ленка всякий раз клянчила железную дорогу. Хорошо, хоть игрушечную, могла бы настоящую. Все уши прожужжала. Пришлось обегать все магазины игрушек. И везде — одно и то же: «Бывают, но сейчас нет, заходите».

Муж, конечно же, не упускал возможности проехаться насчет ее педантизма: «Безнадежно пропадаем без твоих руководящих указаний, тапочки в прихожей стоят, нарушая параллельность, галстук на мне висит, нарушая перпендикулярность!»

Какая уж там параллельность, боюсь, что все тапочки вообще пылятся где-нибудь под диванами и вы шлепаете по паркету прямо в туфлях.

Кира Сергеевна представила, как обойдет прохладные большие комнаты, где — ни «стенок», ни сервантов, одни диваны да книги, зато много воздуха, распакует чемоданы с подарками — всем, всем, всем! — потом примет умеренно холодную ванну и заляжет на диван с книгой. На весь день. В тишине и покое. При молчащем телефоне. И сама никуда не станет звонить — разве только мужу, в школу. Он скажет своим глуховатым баском: «А, Кириллица, прикатила?»

Завтра у него выпуск, с утра засядет подписывать аттестаты.

— Простите…

Кира Сергеевна обернулась — рядом стоял «тип».

— Простите, если ошибся, — сказал он гибким, хорошо поставленным голосом. — Ведь вы Колосова?

Итак, деловой визит, вздохнула она. И здесь разыскали.

— Моя фамилия Мельник, я недавно тут…

— Где «тут»? — холодно спросила Кира Сергеевна.

— Я новый директор детской музыкальной школы, она недавно сгорела…

— Частично сгорела, — уточнила Кира Сергеевна. Она уже примерно представляла, о чем пойдет разговор.

— Я тут всего месяц, школа сгорела до меня…

— А вас никто не обвиняет в поджоге.

Она понимала, что говорит не то и не так. Просто ей неловко было стоять такой неприбранной и вести деловой разговор. Этот дикий купеческий халат до пят. Короткий спутанный чуб над желтым от бессонницы лицом, хоть бы припудрилась. Но разве она ожидала, что и тут, в поезде, ночью полезут к ней с делами? Кажется, интеллигентный человек, должен бы понимать, что не время и не место…

— Я оценил вашу шутку о поджоге, но хотел бы по делу.

Ко всему прочему, он еще и нахал, обругала его Кира Сергеевна. Мысленно, конечно.

— По делу я принимаю в горисполкоме.

Глаза у нее сделались сухими, строгими.

— Я приходил, вы меня не захотели принять.

— Не смогла?

Он покачал головой.

— Не захотели. В приемной мне было сказано: «Вопрос решен, Кира Сергеевна по этому вопросу не примет».

Она свела брови. Обычные Шурочкины фокусы, распоряжается, как у себя дома.

— Какой же у вас вопрос?

Отлично знала, какой у него вопрос, просто оттягивала время.

— В отделе культуры сказали, что школа отстраиваться не будет. Это правда?

— Правда. Пока не будет. Средства переброшены на больницу.

— Почему?

— Объект более важный. К тому же это не просто больница, это для женщин. Гинекологический корпус.

— Все равно.

— Не совсем.

Он вертел папиросу в длинных белых пальцах.

— Но ведь было решение отстроить школу.

Кира Сергеевна помолчала. Потом сказала оттаявшим голосом:

— Зайдите ко мне. Сегодня вторник? Скажем, в четверг с утра.

Он уловил теплоту в ее голосе, улыбнулся.

— А Цербер ваш пустит?

Она тоже засмеялась:

— Цербер пустит.

Он поклонился, отошел к окну и опять курил там. Кире Сергеевне не хотелось уходить отсюда, от прохладного сквознячка и света в темную духоту купе, но стоять тут и дальше в своем халате она не могла. Было такое чувство, словно в этом диком виде пришла на работу.

Вернулась в купе, легла поверх одеяла. Долго слушала стук колес и неожиданно для себя уснула. Во сне увидела давно умершую мать. Улыбаясь, идет она, осторожно, боком ставит ноги и несет чай.

Знала, что никто не встретит — все на работе — и просто на всякий случай всматривалась в толпу на перроне: вдруг кто-нибудь да пришел? Была бы приятная неожиданность. Но неожиданности не случилось, и она, вопреки логике, слегка обиделась. Муж мог бы вырваться на часок, экзамены в школе закончились, выпускной вечер — в семь, просто обычная его лень… И еще она подумала, что жизнь никогда не дарила ей приятных неожиданностей, пора бы привыкнуть.