«Вычислил», — усмехнулась Кира Сергеевна.

— Иванов тоже с головой, и они друг другу но подчинены.

Жищенко коротко хохотнул, потер руки.

— Все равно это чревато… Говорят, Иванов на свадьбе последние волосенки чуть не выдрал — так подпели их детки. Говорят, детки до самой свадьбы темнили…

— Говорят, говорят… Откуда, Николай Иванович, вы все знаете?

Жищенко развел руками.

— Поток информации, Кира Сергеевна. Никуда от него не спрячешься.

Кира Сергеевна смотрела в окно — улица все еще захлебывалась дождем, между тротуарами бежала река, кто-то поперек ее набросал больших плоских камней.

Закатный луч, пронзив черное густое небо, дрожал в косых струях причудливо и странно. Вдалеке на фоне сизой тучи висела маленькая слабая радуга.

Вдруг она увидела мужа. Александр Степанович шел с подвернутыми брючинами, косолапо прыгая с камня на камень, хотя потемневшие до колеи брюки были уже мокры. В одной руке нес зонт, другой придерживал отдувшуюся пазуху. Наверно, нес ей плащ.

Нежность шевельнулась в ней. Не потому, что вот идет весь мокрый, несет ей плащ — не бог весть какой героизм прыгать под теплым летним дождем. Просто вспомнила: после матери никто, кроме него, никогда не думал о ней. В целом свете никто. Только он — всегда, всю жизнь.

Сорвавшись с камня, он уже шел, не разбирая дороги — бурый ноток вспенивался у его ног. С полей шляпы на плечи и спину бежала вода.

Почему он не откроет зонт? — подумала она.

В тени под тополем было не так жарко, и они с Ириной пристроились на хромой скамейке с облупившейся краской. А Ленка в розовой больничной пижамке носилась кругами по аллее, подняв над головой голубой пластмассовый самолетик. Запрокинутое лицо было залито светом, она щурилась, наморщив нос, кричала:

— Кира, из чего сделанное солнце?

На больничных балконах проветривались матрасы, простынки, легкий ветер раскачивал и мотал их, гнал по дорожке конфетные обертки.

— К концу недели обещают выписать, — сказала Ирина.

Кира Сергеевна взглянула на ее тонкую, бледную шею, на будничное, усталое лицо. Волосы, заплетенные в детские косички, стянуты сзади бинтом, а на висках выбились короткие пряди.

— Ты осунулась.

Ирина махнула рукой.

— Были бы кости.

Ленка влезла на скамью, восторженно закружилась на пей со своим самолетиком, чуть не упала, Ирина подхватила ее.

Кира Сергеевна думала о том, как мало, в сущности, участвует она в жизни Ирины и Ленки.

— В сентябре у меня отпуск, — сказала она. — Я, наверно, поеду в пансионат. Давай возьму Ленку?

— Почему не в санаторий?

— Путевка одна, а без отца не хочу…

Ирина быстро и странно посмотрела на мать.

— А в пансионат поедешь с отцом?

— Да. Почему ты спросила?

Ирина опустила глаза, почертила прутиком на песке.

— Ну, просто… В сентябре у отца учебный год…

Все-таки, почему она так спросила, подумала Кира Сергеевна. Объяснению Ирины не поверила.

— Отпустишь с нами Ленку?

— Ну, что ты. Какой тебе с ней отдых. И потом, в сентябре мы с ней едем к Лидии.

— Она приглашала?

— Ну, у нас с ней не такие церемонные отношении, мне она всегда рада.

Эти слова слегка задели Киру Сергеевну. Лидия Чечулина — давняя ее подруга. Кира Сергеевна дружна с пой с детства. А получается, что я тут вообще ни при чем. «У нас с ней…»

Мимо пробежали трое мальчишек, высоко вскидывая пятки. Молодая мать катила коляску, над бортами поматывалась белесая головка сидящего ребенка. Тонко скрипел под колесами песок.

— Ты-ее зовешь по имени, как подругу.

— Мы с ней подруги.

Кира Сергеевна поискала глазами Ленку — та летала на качелях, между зеленью кустов мелькала розовая пижамка.

— Тебе на бабушку повезло больше, чем Ленке, — сказала Кира Сергеевна. — Когда ты была такая, как Ленка, бабушка уже вышла на пенсию.

Она поймала себя на том, что все время почему-то оправдывается перед дочерью. Но в чем моя вина?

— Что бабушка? — Ирина качнула головой. — Ребенку прежде всего нужна мать.

Она постукивала по ноге прутиком и смотрела на воробьев, которые пили из мелкой лужицы.

— В детстве мне очень не хватало тебя, несмотря на бабушку. И очень хотелось, чтобы у меня была самая простая мама. Как у других.

Кира Сергеевна подняла лицо.

— Ты хотела другую мать?

— Нет, ты не поняла. Никакой другой матери мне не нужно. Просто я хотела, чтоб ты была не начальницей, а пусть учительницей, врачом, даже уборщицей…

Признание Ирины поразило Киру Сергеевну. Она всегда считала, что дочь гордится ею. По крайней мере, могла бы гордиться. Вспомнила, как года три назад повела их — Ирину и Юрия — с собой в театр, на торжественное собрание. Как празднично и суетливо собирались они, Ирина долго выбирала платье, расчесывала свой парик. Александр Степанович поддразнивал ее: пожалуй, не поймут, кто мать, а кто дочь. Ирина весело огрызалась: «Это ты со зла, что тебя не берут».

Он оставался дома с Ленкой.

А Юрий даже кинокамеру повесил на плечо.

В фойе они шли, рассекая толпу, все здоровались с Кирой Сергеевной, и ей было приятно, что дочь и зять видят это.

Усадила их в первых рядах, отведенных для президиума, потом со сцены смотрела на них, а когда выступала, слышала, как зажужжала кинокамера — Юрий снимал ее.

Ей аплодировали — как и всем — Ирина с Юрием хлопали громко и весело, а Кира Сергеевна думала: как хорошо, что ей пришла эта мысль — взять их с собой, доставить удовольствие. Почему бы всегда не делать так? Пусть видят свою мать на людях — уважаемой, всеми признанной, а не ворчливую старуху дома, которая от усталости на всех кидается…

Перед концертом хотела пригласить их в буфет, там планировались бутерброды с икрой, и — кутить так кутить! — выпить по бокалу шампанского.

Когда спустилась со сцены, к ней подошла Ирина.

«Ты не очень обидишься, если мы исчезнем? Мы приглашены на свадьбу и безбожно опаздываем».

Она прямо растерялась тогда. Выходит, это не она, это они ей доставили удовольствие, потому и пошли сюда. И наряжались не ради нее, а на свадьбу. И кинокамеру взяли, чтобы снимать свадьбу, а не ее. И сейчас вот — «хотела, чтоб ты была не начальницей».

— Чем тебе плохо, если я «начальница»?

Ирина тронула ее руку:

— Ты не обижайся, но даже на родительские собрания ходили то отец, то бабушка. Ты ведь тогда заведовала гороно, и тебе, наверно, было неудобно…

— Просто некогда, — жестко вставила Кира Сергеевна.

— И некогда.

Кира Сергеевна смотрела на ее щеку, освещенную солнцем, на тонкую кожу, обтянувшую скулу.

— Никак не думала, что для тебя это было важно.

— Важно, — вздохнула Ирина. — В школе мне постоянно кололи тобой глаза. Каждый день, каждый час. Что другим сходило с рук, мне оборачивалось виной. Только и слышала: «Не позорь свою мать!» «Видела бы твоя мать!» «Бери пример с матери!» Понимаешь, я все время была на виду, а это очень плохо.

Ничего не поделаешь, я тоже — на виду, подумала Кира Сергеевна.

Подбежала Ленка, кинула самолетик Ирине на колени и помчалась за мальчишками. Отлетали назад ее волосы и полы пижамки.

— А многие завидовали мне, считали, что из-за матери я имею какие-то поблажки, преимущества. Я не имела и не хотела их. Ты не позволяла мне даже одеваться лучше других девчонок.

— Верно. В школе одеваться лучше всех стыдно, — сказала Кира Сергеевна.

Вспомнила, как тогда, много лет назад, ей, молодому завучу, предложили идти на гороно. И как она сперва испугалась, даже плакала. Думала: а как же дом, Ирина — она только перешла в пятый класс — мать, которая с годами будет стареть? И муж, пропадавший в школе с утра до вечера, как все директора? Боялась идти, боялась и отказаться, а потом всю жизнь считать, что не сумела использовать всех своих возможностей.

Александр Степанович сказал тогда: «Ты будешь считать, что тебя заела семья».