— Пить до смерти… — И облизала губы.

Александр Степанович усадил ее, кинулся наливать чай.

Потом побежал за кофточкой, накинул на плечи Ирины. Она поджала ноги, жадно глотала горячий чай, обхватив стакан пальцами.

— Как здесь тепло…

Посмотрела на отца и на мать.

— Вы очень огорчены, что машины не будет?

Александр Степанович поцеловал ее в голову:

— Ты, оказывается, дурочка.

Кира Сергеевна улыбнулась.

— По машине умирали вы. Мы-то переживем.

Ирина допила чай, поставила стакан.

— А то меня совесть загрызла. Нашего «рябчика» там только на унитаз хватило бы…

От чая и тепла ее разморило, вспыхнули щеки, глаза сделались медленными, влажными. Она взяла руку отца, прижалась щекой к ладони, долго молчала. И все молчали.

Кира Сергеевна смотрела на нее и на мужа. Думала: как редки у нас такие вот минуты. Почему? Разве не от нас они зависят? Ничего особенного не случилось, был день как день — с хлопотами, заботами — почему же сейчас так хорошо? Так похоже на счастье? Неужели только потому, что они скоро уйдут?

Александр Степанович сверху смотрел на дочь, и в лице его была тихая нежность. И печаль.

— Не забыла, о чем я просил?

— Не забыла, — сказала Ирина и подняла на него глаза.

Киру Сергеевну слегка задело, что у них свои секреты, а она вроде в стороне. И все равно ей было сейчас хорошо и спокойно. Наверно, таким и должно быть тихое семейное счастье, — когда все друг другу близки и дороги. Но оно редко бывает тихим. И еще реже — счастьем.

— Пошла, — сказала Ирина, Медленно встала побрела спать.

Они тоже разошлись по комнатам, Кира Сергеевна долго не могла уснуть. Лежала, слушала свист ветра, холод волнами ходил по ее лицу.

Вдалеке то ли сверкала зимняя молния, то ли замыкало провода, мгновенный мертвый свет вспыхивал за шторой, после него темнота обступала плотнее и гуще.

Она лежала в темноте, прислушиваясь, как отдаются в ушах удары сердца, пробовала заснуть и не могла. Может, от крепкого чая или из-за ветра. Думала о муже — какое лицо у него было там, на кухне, когда он целовал Ирину и смотрел на нее. Как у матери, — ласковое и печальное. Наверно, ему тоже жаль, что дочь уходит из отчего дома. Но это неизбежно, потому он и молчит.

Она старалась представить, как все будет, когда уйдут Ирина и Ленка. Станем ходить друг к другу в гости. С цветами и милыми пустячками-сюрпризами. Ленка будет встречать: «Кира, что ты мне принесла?» И виснуть на шее.

Может, живя врозь, мы станем ближе? Разве не чувствовали близость тогда, в больнице, вдали от дома? И потом — возможно, без нас наладится у них с Юрием.

Кира Сергеевна так и не разобралась в их отношениях. Бывали у них дни мира и согласия, а то вдруг искры вражды проскакивали между ними. Ирина ходила с злым, замкнутым лицом. А он — как ни в чем не бывало — бодро вскакивал по утрам, долго плескался в ванной, потом появлялся на кухне. Поигрывая крутыми мышцами плеч, садился за стол.

— Пожуем…

Вел себя так, словно ничего не случилось, словно не кидал он хамских слов о «вашей семейке». Кира Сергеевна уже поняла, что такое его миролюбие — не от доброты и незлопамятности, а от бесцеремонности и равнодушия к окружающим. Она с трудом выносила его эгоизм, вечные и давно надоевшие шуточки — «Кира Сергеевна, когда делаете себе голову, не забывайте, что левое полушарие важнее правого!» — и то, как звучно чавкал он за столом, как топал по утрам своими ботинками на платформе, сдерживалась, гасила раздражение, не хотела накалять обстановку.

Пожалуй, к лучшему, что они отселяются.

Мысли, цепляясь друг за друга, пошли по кругу и сомкнулись. Опять она подумала, что, возможно, живя врозь, они не потеряют, а обретут друг друга. Это смиряло и успокаивало.

На привокзальной площади сгружали с машины елки, и Кира Сергеевна подумала, как пусто и тихо в эти дни без Ленки, без елки, без привычной праздничной суеты, без звонков по Ленкиному игрушечному телефону, протянутому из комнаты в комнату.

Представила, как сядут они вдвоем за стол, отодвинув лишние стулья, включат телевизор для заполнения тишины и просидят весь вечер, перебрасываясь редкими фразами.

Новый год они всегда встречали дома, без всяких гостей, и когда-то это был их любимый праздник. Укладывали Ирину, после двенадцати ложилась мать, и они оставались вдвоем, и стол не казался большим, не ранил вид пустых стульев. И потом, с годами, все повторялось: Ирина с Юрием уходили до утра к друзьям, они укладывали Ленку, оставались вдвоем. Гасили свет, зажигали елку, он приглашал танцевать, медленно, ласково вел под тихую музыку, после полуночи дарили друг другу подарки, она — редкую книгу, он — картину или чеканку…

И сейчас она откопала для него в буккниге два тома «Отечественных записок» — но это уже было просто продолжением традиций.

Куда все девалось?

Вокзальные часы показывали семь, было уже темно, но домой не хотелось, и она завернула в сквер.

После дождя скамейки были мокрыми, она выбрала одну, посуше, постелила полиэтиленовый мешочек, села.

С голых веток ей на колени падали тяжелые капли, пахло мокрой хвоей и бензиновой гарью. Сюда доносилось урчанье моторов, тягуче пели электровозы, невнятно звучал голос, объявляющий по динамику поезда, разлеталась музыка — прощальный марш — это напоминало о дорогах, о тоске разлук и радости встреч…

На скудно освещенной детской площадке было пустынно и сыро. Выпавший снег оказался недолгим, растаял за ночь, и опять с холодного неба сыпался дождь на красную ракету и деревянных коней со вздыбленными гривами и облупленными боками. Из ракеты вылезла небольшая собака в мокрой зализанной шерсти. Наверно, пряталась от дождя. Встряхнулась и побежала, мелко перебирая лапами. Надо рассказать про нее Ленке… И опять Кира Сергеевна вспомнила, что Ленки с ними не будет, Ирина берет ее с собой к подруге, там и заночуют. А мы останемся вдвоем — совсем как прежде.

Прежде им нравилось в новогоднюю ночь перебирать прошлое. «Ты когда меня полюбила?» — «А ты когда?» Возникала иллюзия многократно повторенной молодости. Вспоминали родной Североволжск и как она пришла на практику в школу, а он, молодой завуч, сказал: «Значит, Кира Колосова, а полное имя как? Для мужчины — Кирилл, а вы, наверно, Кириллица?» С тех пор и пошло — Кириллица. После первого урока в девятом классе он спросил: «Мальчишки вас не побили? Странно. Значит, побьют». При распределении она попала в ту же школу.

Уже потом он признался, что школа дала в облоно на нее заявку, к которой сам он приложил руку.

Она привыкла смотреть на него снизу вверх и слегка побаивалась — возрастом старше и завуч. Когда сидел на ее уроках, путалась, сбивалась, краснела. Один раз даже расплакалась в пустом классе. Он подсел к ней, долго молчал. Ждал, пока выплачется. Она подумала, что потом он начнет строго выговаривать ей. А он вдруг сказал: «А знаете, почему, я в свои двадцать девять до сих пор не женился? Ждал вас, Кириллица». И медленно поцеловал ей руку.

Это удивило и испугало ее. Странный человек — не ухаживал, не приглашал в кино, не провожал домой. Ни малейшего намека — и сразу: «Ждал вас». А где бессонные ночи, нежные слова, дежурства под окнами? «Я ленив для этого», — смеялся он.

Опять пропел электровоз, Кира Сергеевна посмотрела на башню вокзала. Когда они приехали сюда, в этот город, вокзал еще строился. Лежали груды белых камней, из которых незаметно вырастали колонны и эта вот башня. Все казалось хуже и мельче, чем в Североволжске, мать тосковала и плакала. Но маленькой Ирине нужен был юг.

Потом обжились и привыкли, все здесь стало своим. Были города больше, красивее, удобнее, но лучше не было. И уже казалось странным, что какая-то часть жизни прошла не здесь.

Человеку хорошо там, где он обретает самого себя. Кира Сергеевна считала, что по-настоящему обрела себя и состоялась тут, в этом городе.

Опять несколько капель скатилось на колени, она стряхнула их, встала. Пора идти.