Барамишвили упал, не добежав нескольких шагов до немецкой траншеи. Он силился что-то сказать наклонившемуся к нему Серегину и не смог. Глаза его помутнели и закрылись. Подбежали бойцы. Серегин с их помощью втащил лейтенанта в очищенную от немцев траншею. Лейтенанта посадили, прислонив спиной к стенке окопа. Несколько голосов крикнули санитара. Отстраняя бойцов, стремительно подошел разгоряченный Чанцев.

— Гоги, очнись, очнись, дорогой! — ласково и тревожно сказал он.

Барамишвили с усилием открыл глаза.

— Пройдет… Ничего… — шопотом сказал он и опять опустил синеватые веки.

— Жив! Ерунда. Будет жить! — сердито закричал Чанцев и устремился дальше. Его зычный голос послышался уже издалека: рота развивала успех. Подошедшая санитарка стала расстегивать выцветшую гимнастерку лейтенанта, на которой медленно расплывалось бурое пятно, а Серегин разжал судорожно стиснутые пальцы Барамишвили и бережно, как святыню, взял смятую и залитую кровью газетную страницу.

Эрих Вайнер проснулся с тяжелой головой. Полуголый вышел во двор, вымылся до пояса ледяной водой, растерся жестким мохнатым полотенцем. Размышляя о событиях вчерашнего вечера, он вспомнил кельнершу. Как эта девка очутилась здесь? Если только это она, надо сказать, чтобы ее проверили. Хотя, пожалуй, стоит съездить в столовую пообедать и взглянуть на эту девку при дневном свете, чтобы не ошибиться.

Остатки хмеля быстро выветрились из головы Вайнера.

Летчики, встретившие его в строю на аэродроме, выглядели браво. Крепкие, испытанные парни. Вайнер гордился ими.

Утро было свежее, безветренное и обещало теплый день. Над влажным полем аэродрома поднимался розовый пар. Осиные рыльца «мессершмиттов» хищно высовывались из капониров, насторожив усики пропеллеров.

Работы предстояло много. Вайнер знал, что на Кубань стянуты огромные воздушные силы. — Правильная тактика, чорт побери! Иметь подавляющее превосходство в воздухе, как это было в прошлом году, — значит обеспечить победу.

Однако в тот же день он почувствовал, что по сравнению с прошлым годом кое-что изменилось.

Из первого же вылета не вернулись два летчика.

Один из них был любимцем командира эскадрильи. Мрачный, как грозовая туча, Вайнер вылетел сам, чтобы отомстить. «Мессершмитт» круто набирал высоту. Рядом, будто привязанные невидимой ниточкой, летели два ведомых. Утренняя дымка уже растворилась в горячих солнечных лучах. Воздух стал сухим и прозрачным, лишь высоко-высоко на бледно-голубой поверхности неба всплывали легкой пеной белые хлопья облаков. С той высоты, на которую поднялся Вайнер, земля была похожа на цветную карту без надписей и отметок. Справа, сливаясь с небом, голубело море. Глядя на распростертые внизу поля, станицы, горы, Вайнер, как всегда во время полета, проникся опьяняющим чувством. Он твердо знал, что в воздухе ему никто не может противостоять. Когда-то он побаивался английских летчиков, но оказался сильнее. Американцев он тоже бил. А русские, что ж… Наверно, они не лучше.

Птичья голова Вайнера, обтянутая шлемом, поворачивалась в прозрачном фонаре. Асс искал противника, заранее предвкушая победу. Вдруг в шлемофоне раздался встревоженный голос станции наведения: «Ахтунг, ахтунг!» Ну, что там такое? «Внимание, внимание, в воздухе Покрышкин. Покрышкин в воздухе!»

Это имя Вайнер уже слышал, когда знакомился с кубанским театром военных действий. Покрышкин — русский асс. Тем лучше! Очень хорошо, что попался именно он.

Русские самолеты появились со стороны солнца и смело атаковали немцев. Повинуясь приказу Вайнера, два его спутника завязали бой с ведомым русским, а Вайнер начал поединок с ведущим, решив, что это и есть Покрышкин.

Уйдя от первой атаки русского, Вайнер свечой полез вверх, стремясь добиться преимущества в высоте. Но ему не удалось подняться выше русского, и русский снова атаковал его… Плохо было то, что русский предугадывал каждый маневр Вайнера, держал инициативу в своих руках. Вайнер привык нападать, а сейчас ему приходилось защищаться; это выводило его из равновесия. И когда после очередной мгновенной схватки самолеты разошлись на виражах, в глубине сознания немецкого асса мелькнула мысль, что было бы неплохо, если бы этот Покрышкин сейчас обратился в бегство. Он, Вайнер, удовольствовался бы этим и не стал бы преследовать его. Но русский совсем не собирался бежать: развернувшись, он снова пошел на сближение с дальней дистанции.

Вайнер закипел холодным бешенством. Ладно, сейчас он покажет русскому, что такое бой с немецким ассом! Послушный твердой руке своего хозяина, «мессершмитт» ринулся в лобовую атаку.

Самолеты сближались с катастрофической быстротой. Вытянув вперед голову, Вайнер ждал, когда русский, не выдержав, отвалит в сторону или вверх, чтобы в этот момент всадить в него очередь. Еще несколько мгновений — и столкновение станет неизбежным… Но русский не отваливал… У Вайнера вспотела рука, которой он сжимал рукоятку управления. Повинуясь уже не сознанию, а инстинкту самосохранения, Вайнер отжал рукоятку от себя, чтобы уйти под трассу русского самолета, — и тотчас мешком посунулся к щитку с приборами, прошитый свинцовой строчкой. «Мессершмитт» вошел в пике.

Артиллеристы-гвардейцы тяжелой батареи, стоявшей под Крымской, слышали звуки воздушного боя, но так как за последние дни стрельба и гул в воздухе стали привычными, не обратили внимания на происходящее вверху. Однако близкий, все нарастающий вой заставил всех поднять головы. Пикируя с высоты более трех тысяч метров с мотором, работающим на максимальных оборотах, «мессершмитт» развил чудовищную скорость и врезался в землю неподалеку от батареи.

В числе бойцов и офицеров, подбежавших к месту падения, был корреспондент армейской газеты Серегин.

Мотор и то, что осталось от прославленного асса, ушло глубоко в почву. Наверху дымилось месиво из обломков крыльев и фюзеляжа. Над этим месивом, как надгробие Эриху Вайнеру, торчал искореженный руль поворота с намалеванной на нем черной свастикой.

О гибели Вайнера Наташа узнала к вечеру из разговоров летчиков и штабистов. Разговоры были довольно безрадостные. Немецких летчиков особенно угнетало то обстоятельство, что Вайнера сбил не Покрышкин, — это было бы еще не так обидно, — а какой-то неизвестный русский летчик. Покрышкин же в этот день совсем не летал, и станция наведения сообщила о его вылете ошибочно.

Вообще эскадрилье очень не повезло на кубанском фронте. Дня через три после гибели ее командира автобус, везший летчиков на аэродром, подорвался за Темрюком на партизанской мине. Почти весь летный состав вышел из строя.

Некоторое время Наташу волновал вопрос: успел ли Вайнер сообщить о ней гестапо? Похоже было, что не успел. Леонид Николаевич, которому она все рассказала, тоже был такого мнения. Все же он предупредил, что на днях они должны будут перейти фронт. Наташа догадывалась, что «дядя» имел отношение к взрыву аэродромной машины.

В день, назначенный для отъезда, Наташа пришла к Леониду Николаевичу, едва забрезжил рассвет. «Дядя» ожидал ее у калитки. Они перевалили через горку, на вершине которой действовал грязевой вулканчик, и на восточной окраине городка зашли во двор, в котором стояла грузовая машина. Леонид Николаевич вошел в хату, оставив Наташу на крыльце. Долговязый немец-шофер не спеша снаряжал машину. Он залил в радиатор воды, поднял капот, поковырялся в моторе… Наташа вдруг почувствовала, что ее начинает раздражать эта медлительность. Наконец на крыльце появился интендант с заспанным, недовольным лицом. За ним почтительно шел Леонид Николаевич. Не глядя по сторонам, интендант проследовал к машине. Шофер засуетился, распахнул перед ним дверь кабины. Леонид Николаевич подмигнул Наташе, помог ей забраться в кузов и следом влез сам.

Машина была нагружена мешками и мягкими тюками, вероятно с обмундированием, накрытыми камуфлированной плащ-палаткой. Наташа нашла себе удобную ямку и умостилась в ней.