Я знаю, есть в глубинах мирозданья
такая же свеча из темноты,
такое же неловкое страданье,
такие же неяркие мечты.
За многие пространства и парсеки,
что не исчислить цифрою земной,
похожие на близких человеки
с участием беседуют со мной.
И слышат мои медленные строки,
подносят света аспидный бокал.
Он льётся на меня от звёзд высоких,
как всенощный спасительный хорал.
Нас заключил один безмерный атом...
И наших дней зеркальное вино
разлито между мной и звёздным братом
без времени -- недавно ли, давно?..
Он там горюет обо мне, а я пою
о нём тоску невнятную мою.
29
И любим мы одну и ту же оба,
но не всегда предмет в душе храним.
Моя любовь -- его вражда и злоба,
я, зная путь, всегда иду за ним.
Когда в моей груди заноза боли --
не вскинуть рук, плечом не повести,
на красном поле, полужив от воли,
он птицу Феникс кормит из горсти.
И так зеркальны наши дни и лица,
как мир по обе стороны нуля.
Когда я умираю -- он родится,
когда исчезнет он -- воскресну я.
Среди чужих людей и века злого,
среди дымов и мелочной войны
я знаю -- есть в мирах далёких слово
и сердце, что ко мне обращены.
И начинаю понимать в итоге,
что это я, но отражённый в Боге.
30
Этот Август, это лето, эта легкая скрижаль
на краю Любви и Света, где всегда туманна даль,
всё исчезнет, как повадка, мимолётная деталь
нашей молодости краткой... Ах, как жаль!..
Утончённые приметы высшей музыки стиха
и вопросы без ответов, и услады без греха,
бесконечные пространства, лёгких птиц и звон, и стон,
русский бред непостоянства, скифский сон,
и гармонии великих мелодичных тихих пьес,
и желаний нежных лики, и стыдливый интерес,
эти плечи, эти руки, эти перси и персты,
эти речи и разлуки и непрочность Красоты
в суете великолепий уплывут, как облака.
Так прекрасно и нелепо чередуются Века...
Воздух Греции и Рима, рифмы Блока и Рембо,
одеянье пилигрима, цвет небесный голубой --
этот Свет Души Незримой превращается в Печаль.
Всё вовек неповторимо... Ах, как жаль!
Глава IV
1
Она родилась в восемьдесят пятом.
Год преломный, смена поколений,
когда ещё платили всем зарплату,
хоть небольшую, но хорошую. А Ленин
стоял везде с протянутой рукою.
Прилавки всё пустели и пустели.
Но все чего-то пили, пели, ели
и не ценили мира и покоя.
Отец, Сергей Иваныч Лубецкой,
был комсомольский деятель со стажем.
Он контрабандным занялся вояжем,
поскольку тоже не ценил покой.
Он торговал зерном и древесиной.
Продал пятнадцать танков, самолёт,
сто тысяч тонн грейпфрутов, апельсинов и полный пассажиров
пароход.
Его не раз ловили и судили.
Но он выскальзывал в зелёном мыле.
2
Потом затеял он большую стирку
и отмывал все прошлые доходы --
грейпфруты, самолёты, пароходы,
используя в любом законе дырку.
Знаком он был и с ворами в законе,
с начальством разговаривать умел,
с законодателями было много дел.
Его любой политик знал и помнил.
Имея комсомольский фирменный ресурс,
он перешагивал законы и указы.
Ни разу не был ни за что наказан.
И вывел свой корабль на новый курс.
Миллиардер. Предел его мечтаний
достигнут. В чем же суть?
Не просто пройден этот славный путь.
Есть всё, что пожелаешь. Нет желаний.
Автоматически ведя десятки дел,
толстел, седел и медленно старел.
3
Обычай новых русских после сорока,
а чаще старше -- перемена жён на новых.
Берут девчонок ловких и рисковых.
А старым зачитаются срока.
Сажают молодых красивых жён
пожизненно, без выхода наружу.
А если кто у них запрет нарушит,
в правах имущественных будет поражён.
Хотя, конечно, масса вариантов разных.