Носилки, которые смастерили партизаны из подручных материалов, тоже дела но спасали: каждый пустяковый толчок причинял командиру нестерпимую боль.

Митрофан Онуфриевич стал не только недвижимым, но и почти нетранспортабельным. Невзирая на его страдания, партизаны перенесли Нарчука из болота, где пережидали осаду, километров на пятнадцать ближе к Беседи, едва ли не в самые верховья её. В сосновом лесу, на песчаном склоне, что нависал козырьком над большой впадиной, которая давно покрылась старым, зачерствелым и будто посеребрённым мохом, поставили шалаш для хворого.

Пристанище это налаживалось только на срок болезни командира отряда, то есть на неопределённое время, которое могло растянуться на несколько суток, а могло — на недели, все зависело от того, как удастся справиться со своей немощью Нарчуку, однако сидеть сложа руки в лесу партизаны тоже не собирались. В планы отряда пока но входило начинать активные боевые действия, но никто не мешал партизанам вести разводку для собственной безопасности, налаживать связь с местным населением, наконец добывать еду, которой почему-то всегда не хватало, —удивительно ли, столько бездельного народа в одном месте собралось!… На добывание харчей партизаны обычно направлялись небольшими группами, по два-три человека, при этом в самые далёкие деревни, чтобы не выдать своего нынешнего местонахождения. На разведку тем временем ходили и того меньшими группами. Руководил этой деятельностью по большей части комиссар. Он и сам иной раз отлучался из леса, все хотел выяснить, действительно ли немцы потеряли из поля своего зрения партизанский отряд. Однажды он привёл с собой в лагерь незнакомого человека. Вернее, незнакомым тот был для остальных, самому же Степану Павловичу известен ещё со времён учёбы в институте.

Перковский — так звали новоприбывшего — до войны работал в Могилёве. Воинское звание — батальонный комиссар в запасе, по военно-учётной специальности значился лектором но социально-экономическим дисциплинам. В армию призван был в конце июня, когда немцы уже подходили к Днепру. Из Могилёва доцент Перковский вместе с другими преподавателями вскорости попал в Новозыбков, где формировалась новая стрелковая дивизия. Но повоевать в её составе не пришлось. В один прекрасный день, уже в июле месяце, в дивизию вдруг приехал представитель ЦК КП(б) Белоруссии, который стал подбирать людей, прежде всего белорусов, или тех, кто работал до войны в Белоруссии, в разведывательно-диверсионную школу, которая называлась школой подготовки партизанских кадров и находилась в Чонках, что неподалёку от Гомеля. Там Перковский прошёл кратковременную подготовку и вскоре, возглавив группу из четырех человек, переправился на оккупированную гитлеровцами территорию через линию фронта. Группу Перковского составляли учителя. Раньше они не были хорошо знакомы между собой, но, работая в деревенских школах недалеко один от другого, разумеется, кое-что слышали друг о друге. Линию фронта пришлось им переходить в Светиловичском районе. Как раз по Беседи. По левую сторону реки стояли в обороне наши войска, по правую — вражеские. Поскольку местность была незнакомая, а карты и в помине не было, то бессмысленно блуждать по окрестным лесам группа начала ещё от деревни Глыбовки. Однажды в разведку пошёл сам Перковский. Его схватили немцы. На допросе он выдал себя за военного сапёра, но поскольку был в штатском, то сказал, что их военную часть не успели обмундировать. Немцы, конечно, ему не поверили. Забрали оружие, взрывчатку. А самого повели на расстрел за деревню. Спасло Перковского то, что в голенище правого сапога остался у него маленький польский револьверчик, которого не нащупали немцы при обыске. Этот револьверчик Перковский и пустил в ход, когда два полицая во главе с немецким ефрейтором привели его на берег Беседи. Сейчас Перковский не мог сказать точно, попал он тогда в кого-нибудь из них или нет, по страху нагнал, это правда, недаром же ни холуи-полицаи, ни сам гитлеровец не бросились догонять его; к тому же условия для побега, как нарочно, были лучше некуда — сразу за рвом, где собирались его расстрелять, начинался сплошной ельник. Словом, фортуна была целиком па стороне Перковского. Но учителей своих на месте он не застал. Те как только услышали от местных жителей, что какого-то человека немцы схватили в деревне и повели в комендатуру, так сразу же ударились в бега. Догнал их Перковский уже за Чериковом и вытаскивал па задания, как говорится, из запечка.

— А какое у вас задание было? — спросил Перковского Митрофан Нарчук.

— Сперва должны были состав взорвать на железной дороге. Ну, а потом действовать на свой страх и риск.

— Взорвали состав?

— Да. Трудней всего было, кажется, поднять па это дело моих учителей. В каждой хате повторялось одно и то же, когда я приходил, — женский визг, слезы. Но отпускают бабы мужей от себя, и все тут, мол, немцы за отцовские провинности семью накажут. Еле уломал.

— Гм… Ну, а как они узнали, с чем вернулся муж домой?

— Недаром же говорят, муж и жена — одна сатана. Видать, рассказали, пока я их искал.

— Их там, в школе, учили-учили, а мало чему выучили.

— Выходит, так. Срок, правда, короткий был. Но состав все-таки пустили под откос. Хватило храбрости. На двух платформах были артиллерийские тягачи. Ну, мы их и перевернули. Охрану тоже на тот свет отправили.

— А теперь? Что теперь намерены делать? — спросил Нарчук.

— Да вот… Степан Павлович говорит, чтобы я немного побыл у вас.

— Так… у нас пока что тоже ничего интересного нет. Затишье. Собственно говоря, просто время тянем. Не успели начать как следует, и вот…

На это Баранов, свидетель их беседы в шалаше, сказал с улыбкой:

— Митрофан Онуфриевич думает, что можно каждый день если не по эшелону немецкому под откос сбрасывать, так по автомашине с солдатами наверняка взрывать. И в такое-то время, когда ни взрывчатки, ни патронов! Гранаты, которые получили когда-то с армейского склада, мы уже использовали при одном удобном случае, теперь есть только винтовки да по нескольку патронов. Сдаётся, и на строгом счёту все было до сих пор, а как начали недавно проверку делать, так и у одного неполный комплект, и у другого. Словом, на большой риск в таком положении не пойдёшь…

— Вот так-то, — промолвил в ответ командир отряда, хотя ни Перковский, ни Баранов так и но поняли, что он этим хотел сказать.

Тогда комиссар снова улыбнулся:

— Это хорошо, Митрофан Онуфриевич, что у тебя воинственный зуд появился. Не иначе от долгого лежания.

— А что, может, и так. Может, ты как раз и прав, комиссар? Кажется, когда все время двигались, когда в пути были, даже без дел, ну без боевой деятельности — так лучше сказать, — совсем иное чувство в душе было.

— Чувство полной активности, — подсказал комиссар.

— Да, — соглашаясь, закивал головой командир отряда, — полнейшей. Конечно, тоже иллюзия. Ну и пускай. В конце концов смысл не только в том, кого догоняешь, но и в том, от кого убегаешь. А теперь вот… Боюсь, чтобы разброд в отряде не начался от бездеятельности, чтобы паши бюрократы, наши начальники не забыли, для чего они оставлены в тылу у врага. Что обычно с солдат командиры требуют?

— Ну, строевую, материальную часть…

— Вот-вот! Надо и нам, Степан Павлович, позаботиться. А то слышу здесь, лёжа в шалаше, как некоторые лишнее болтают… Так вот, комиссар, пока я лежачий и пока вы одного меня оставлять не решаетесь…

— Ну, о чем ты говоришь!…

— Погоди, погоди! Так вот, пока мне предписано лежать тут, в этом шалаше, надо налаживать нормальную жизнь в отряде. Пускай люди и строевой занимаются, пускай и материальную часть изучают, не все же без патронов сидеть будем, когда-то и до дела дойдёт, словом, пускай опытные партизаны проводят занятия хотя бы по технике стрельбы. Кто у нас служил в армии?

— Степаненко, Смирнов, кажется, Валга.

— Ну вот, пускай они и займутся делом. Необходимо разбить людей на группы и дать каждому по несколько человек. Тогда и языками меньше чесать будут. Меньше времени останется на всякие сплетни.