— Ну, ясное дело, — загудели разом в темноте партизаны.

Подождав немного, комиссар спросил:

— Значит, как говорится, инцидент исчерпан?

— Да! Да!

— Тогда, Митрофан Онуфриевич, командуй, — сказал комиссар снова.

Но Нарчук не сразу отозвался. Стоял ещё несколько минут и тяжело думал. Ему не по нраву было все тут — и то, что округу скрывала от глаз темнота и не давала теперь возможности ориентироваться на местности, чтобы сознательно двигаться в нужном направлении, и то, что в отряде начались подобные разговорчики, хотя, может быть, сейчас это и неизбежно; не по душе было Нарчуку и то, что, вмешавшись в «инцидент», комиссар отряда свёл его, как казалось командиру, к заурядному благодушному распеканию правых и виноватых разом; не нравилось Митрофану Онуфриевичу и то, что надо было командовать отрядом, а он не умел этого делать. И ещё кое-что не устраивало Митрофана Нарчука, хотя реальных оснований для недовольства, может, и не было.

Однако Митрофан Онуфриевич понимал главное: теперь ему полагалось отвечать за все — и за то, что должны были сделать другие, однако не сделали, и за то, что приходилось осуществлять ему, командиру партизанского отряда.

А ведь жизнь, казалось, все время готовила Нарчука к его теперешней роли. Обязательную службу он прошёл целиком. И не в самое плохое время. Служил он в Брянске, в полку связи. Призывался из захолустной деревни, когда ему перевалило уже за двадцать. И, может быть, потому внутренний распорядок, чистота, опрятность, которые царили в армии, наложили отпечаток на его дальнейшую жизнь. Во всяком случае, вспоминал Митрофан свою красноармейскую службу с особым подъёмом, как вспоминает человек утреннюю росу на охолодавшем лугу.

Но чем больше всего вспоминалась обязательная служба в армии — так это возможностью учиться. Армия тогда становилась и массовой школой, «ускоренной ликвидацией безграмотности».

Позже теперешнему командиру партизанского отряда тоже приходилось учиться. И, надо сказать, немало. Однако систематического образования— получить все-таки не удалось, по крайней мере, такого, как у Степана Баранова. Командирское звание, то есть воинское звание лейтенанта запаса, Нарчук получил уже, работая завагитпропом райкома партии — после войны с белофиннами вызывали человека в военкомат, меняли запись в учётной карточке, которая хранилась в сейфе, и уведомляли, что теперь его военно-учётный состав — командный. В те дни по всем военкоматам страны проводился переучёт военнообязанных. И командирами запаса становились многие ответственные работники. Но Нарчука все-таки удивило, что из связистов его вдруг перевели в сапёры, насторожила и ещё одна подробность — во время переучёта, наверно, согласно календарному плану, в военном комиссариате вообще в результате простого росчерка пера многие кашевары превращались в санитаров, подрывники — в артиллеристов, связисты — в кашеваров и так далее. В стенной газете военкоматовские работники сообщали: «Настоящим стахановским методом переучёта овладели тов. Шляпкин, Панфилов и Седых. Они систематически перевыполняют нормы выработки по дефицитным специальностям и должны стать примером в работе для остальных. Так, например, тов. Шляпкин в один только день перевыполнил план за неделю по артиллеристам». Когда в райкоме Нарчук рассказал об этой заметке, долго смеялись, особенно над Шляпкиным, суетливым, но тем не менее довольно настырным мужиком из скобяной лавки, которого хорошо знали в городе. Одним смехом и обошлось. Правда, первый секретарь Маштаков все-таки недовольно заметил Баранову: «Ты, Степан Павлович, позвони туда, пусть они притормозят это стахановское начинание, а то не хватало ещё, в самом деле, чтобы кашевар в бою стоял у пушки, разбираясь в непонятных для него командах, а санитар крутил ручку, вертел взрывмашины».

А вот манёвры, проходившие в тридцать втором году, словно бы нарочно предупреждали события, в которых нынче доводилось участвовать Нарчуку.

На те манёвры он попал неожиданно. По крайней мере, так всегда считал Митрофан Онуфриевич. Да и в самом деле это было так, потому что ни в одной из спецшкол, где подготавливались будущие партизаны, учиться ему не пришлось. Зато был у него троюродный брат, настоящий партизан, который в двадцатом году сражался против польских оккупантов под Минском, на территории Игуменского повета, а на манёврах под Бронницами командовал одной из шести партизанских групп. Вот он-то и включил в свою группу Нарчука в качестве «мобилизованного» партизана. Ну, а так оно было или не так и действовали ли вообще на Бронницких манёврах мобилизованные партизаны, сказать трудно, как и обо всем остальном, что касалось манёвров: вокруг них уже тогда, в тридцать втором году, витала грозная таинственность.

Но странное дело — и там, на манёврах, и вот теперь Митрофану Нарчуку приходилось выполнять схожие задания. И тогда ему довелось принять участие в подрыве моста на реке, и сейчас первое задание его отряд получил на уничтожение именно таких объектов. Разница состояла только в одном — в тот раз, то есть во времена Бронницких манёвров, на задание были направлены всего два партизана — Нарчук и его троюродный брат, а сегодня на подобную операцию шёл целый партизанский отряд.

* * *

Между тем в эти дни не одному Митрофану Нарчуку, командиру Крутогорского партизанского отряда, не хватало умения командовать и воевать.

Но по тому, как разворачивалась война, по первым результатам её можно было предположить, что давалась эта наука нелегко. И прежде всего, наверно, потому, что в отличие от науки, той, которую мы все привыкли собственно считать мирной, а понимать как «познание истины», эта имела другой вид и другую суть и требовала человеческих жертв, человеческой крови и больших материальных потерь.

Но партизанам, которые стояли рядом с Нарчуком на тёмном поле меж затаившихся лесов и деревень, не было никакого дела до того, умел ли их командир руководить отрядом или нет. Да и не они выбирали его. Им его назначили. Вывели в Мошевой перед строем и сказали: «Вот ваш командир». Зато все они — и наверняка без исключения — знали уже, что отряд их совершенно не подготовлен к делам, которые нужно совершать.

Другим отрядом в Забеседье был разведывательно-диверсионный отряд Карханова, где проводником стал бывший попутчик Губаря — Шпакевич.

Правда, проводником Шпакевич оставался совсем недолго, только на первое время, пока отряд переходил через линию фронта. А потом стал обыкновенным бойцом, потому что маршрут по тылу вражеских войск по разным причинам не совпадал с прежним, тем, которым пришлось пробираться в августе месяце к линии фронта Шпакевичу и его двум товарищам. Понятно, что и задания в отряде Шпакевич выполнял обычные, такие же, как и все остальные партизаны, хотя они и прошли на стрельбищах под Москвой специальную подготовку, в которую входило изучение подрывной техники — своей и вражеской, тактики действия небольшими подразделениями, разведки и так далее; тут Шпакевичу пригодилось то, что он, будучи восовцем [4] работал некоторое время на пару с Холодиловым по взрывному делу.

Линию фронта московские партизаны переходили трижды. Верней, чтобы оказаться по эту сторону её, отряду пришлось сделать три попытки. Два раза они кончались неудачей, потому что немцы заняли территорию перед позициями 284-й дивизии уже не только вдоль фронта, по и далеко вглубь. Зато третий раз ничто не помешало партизанам — видно, гитлеровцы все-таки не догадывались, кто так настойчиво несколько ночей тревожил их на Десне. Перед тем как попасть в Забеседье, отряд Карханова уже имел на своём боевом счёту не только удачные диверсии на вражеских коммуникациях, но немало засад и кровавых столкновений. Тем временем в штабе бригады особого назначения, куда входил отряд Карханова и которая не только имела намерение, но и возможность начать массовую переброску за линию фронта других отрядов, ждали также известий следующего характера: как налажена у гитлеровцев охрана тыла, какие военные части выделены вермахтом для поддержания порядка и тишины на оккупированной территории и где они размещены; как, в каких условиях разворачивается сопротивление советских патриотов «новому порядку» в тылу наступающих немецких войск и какая поддержка необходима местным партизанам, подпольщикам, поднимающимся на борьбу против захватчиков.