Разумеется, редактор «Чудака» Михаил Кольцов, сам отличный газетчик и темпераментный публицист, стремившийся сделать хороший сатирический журнал, совершенно порывающий (о чем он писал Горькому) с увядшими сатириконскими традициями, высоко ценил энергичное и талантливое сотрудничество Ильфа и Петрова. Оба они находились тогда в расцвете сил. «На таких сотрудников набрасываются. Пишите побольше, почему не пишете?» — отметил однажды Ильф в записной книжке. И с горечью добавил: «Так нет же. Держат равнение. Лениво приглашают. Делают вид, что даже не особенно нуждаются». Такой равнодушный бюрократический стиль, укоренившийся в некоторых московских редакциях, в «Чудаке» не был в чести. Тут нуждались в энергичных сотрудниках и охотно их загружали. Кольцов привлек Ильфа и Петрова не только как авторов, но и в коллектив «Чудака». Им это было по душе. Петров вел страничку юмористической смеси («Веселящий газ»). Ильф заведовал литературными рецензиями под рубрикой «Рычи-читай». К черновой, хлопотливой работе в журнале, как бы возвращавшей их к гудковским временам, они относились с обычной добросовестностью — сочиняли критические сигналы, темы для карикатур, короткие юморески, редактировали рукописи других авторов, внося массу веселой выдумки в свое и чужое. В случае крайней нужды Ф. Толстоевский, Дон-Бузильо, Иностранец Федоров и, наконец, Ильф и Петров могли бы заполнить весь журнал от корки до корки, и читатели не остались бы в обиде на такую «односторонность».

Мы не будем здесь решать вопрос, в какой мере коллективу писателей и художников «Чудака» удалось за время его существования придать журналу новый облик. Скажем только, что Ильф и Петров много сделали для того, чтобы этот журнал, как и хотелось Кольцову, «не представительствовал» на своих страницах желчную сатиру, а был полнокровен, весел и здоров, хотя часто гневен, и чтобы в сознании читателей закрепился образ жизнерадостного, работящего, непримиримого к недостаткам гражданина. Мещане и обыватели за это как раз и называли его чудаком. Но с понятием «чудак» должно было связываться только хорошее. Горький в переписке с Кольцовым ставил рядом слова «чудак», «чудодей», называл чудаком человека, способного «творить чудеса, не взирая на сопротивление действительности». Думается, что не совсем случайно и Маяковский, работая над «Баней» в период шумного читательского успеха нового журнала, дал фамилию Чудакова изобретателю фантастической машины времени.

Из номера в номер «Чудак» вел борьбу против старой провинции, зло высмеивал захолустный провинциальный быт с его допотопными базарами, подслеповатыми домишками купеческих вдов и обывательской пошлостью. В 1929 году эта тема не утратила ни своей актуальности, ни остроты. В том же «Чудаке» Маяковский, упрекая писателей-сатириков за то, что они слабо еще «задирают» противников, писал:

Дураков больших обдумав,

взяли б в лапы лупы вы.

Мало, что ли, помпадуров?

Мало — градов Глуповых?

С этим призывом поэта прямо перекликались «Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска». В какой-то мере их можно было даже назвать программной вещью нового журнала, который сразу же при своем возникновении объявил поход против современных глуповцев. Сами сатирики в гротесковых колоколамских новеллах продолжали линию сатирического обличения провинциальных нравов, начатую в «Двенадцати стульях» и в «Светлой личности». Колоколамск родной брат и Старгорода и Пищеслава. В задуманной авторами серии новелл он стал равноправным действующим лицом. Истории города и его окрестностей Ильф и Петров посвятили едва ли не самые веселые страницы повести. А художник К. Ротов приложил к описанию красочный план Колоколамска. Помню, с каким интересом мы, тогдашние московские школьники, прилежные читатели «Чудака», изучали этот забавный план. Мелководная речка Збруя, в которой конюх колоколамского князя Андрея Себялюбского, напившись византийской водки, некогда утопил сбрую княжеского мерина, разделяла город и лес. В лесу находилась артель бывших монахинь «Деепричастие» и жил портной Соловейчик. Там он скрывался от налогов. Но, несмотря на это, брал за шитье так дорого, что получил от колоколамцев прозвище «Соловейчика-разбойника». На противоположном берегу паутиной раскинулись улицы — Большая Месткомовская, Членский переулок, Приключенческий тупик, где обычно грабили пьяниц. Важные городские достопримечательности были обозначены специально — горящий дом у Семибатюшной заставы, который пятый год поджигал брандмайор, чтобы дать работу пожарной команде, и могила неизвестного частника, прибывшего в Колоколамск за конским волосом, но скоропостижно скончавшегося тут же на Спасо-Кооперативной площади.

В этом необыкновенном городе разыгрывались события, изобличавшие в его жителях непроходимую глупость, дикую жадность, косность и прочие малопривлекательные черты, которые не раз высмеивал «Чудак». С каждой следующей новеллой росло число нелепых подвигов, совершенных колоколамцами и прелестными колоколамками. Нэпманский дух стяжания толкал их на всевозможные коммерческие авантюры. Не зря ведь в центре города находилась могила неизвестного частника, символизирующая, по замечанию А. Вулиса («И. Ильф, Е. Петров», М., 1960), самый дух Колоколамска, торгашеский характер его жителей. День и ночь на этой могиле горел неугасимый огонь. В конце концов общая картина могла бы показаться довольно-таки беспросветной, если бы в каждой из рассказанных историй не содержалось комическое саморазоблачение героев. Вместе с авторами мы искренне смеялись над жадными колоколамскими обывателями. И надо сказать, смех укреплял убеждение, что подлинная жизнь, та, что в повести осталась где-то за кадром, неизбежно сметет призрачное провинциальное существование колоколамцев.

Все же прием нарочитой изоляции Колоколамска от окружающего мира (а в «Светлой личности» Пищеслава) вряд ли можно назвать удачным. Сатирики задались целью представить Колоколамск в «чистом» виде. Это своего рода «заповедник» глупости и невежества. Рассматривая в лупу город Колоколамск и его обитателей, Ильф и Петров как бы заранее решили исключить из поля своего зрения все, что могло нарушить полную несообразностей жизнь колоколамцев. Но такой подход к материалу, говоря словами Луначарского, «несколько фальшивил». В фельетонах для «Чудака», где авторы имели дело с реальными жизненными фактами, он вообще оказывался неприемлем.

О чем конкретно идет речь?

Вскоре после появления колоколамских рассказов «Чудак» отправил своих фельетонистов в «Звездный пробег» по градам и весям, чтобы, глядя на жизнь собственными глазами, они описали, «что в ней есть хорошего и плохого, позорного и почетного». В путь отправились редактор журнала М. Кольцов, писатели Е. Зозуля, В. Катаев, Б. Левин и другие. Ильф и Петров тоже приняли участие в пробеге. Они побывали в Ярославле. В 1929 году здесь многое еще напоминало старую российскую провинцию. Над Ярославлем раскинулось такое множество церковных куполов, что Ильфу и Петрову он показался похожим на пучок редиски. Но старый купеческий город угасал. Со всех сторон его обступали фабричные корпуса. Новое властно пробивалось повсюду. Свой очерк в «Чудаке» они так и озаглавили: «Ярославль перед штурмом». Пока что, говорилось в очерке, на каждую церковь приходится по фабричной трубе. Пятилетка нарушит это состояние равновесия в пользу труб, а не колоколен.

В таком же духе был составлен и остроумный текст к рисунку художника И. Малютина. Под изображением целой массы церковных куполов, увенчанных крестами, написано: «Крестами отмечены места, где должны быть клубы, кино, школы, фабрики-кухни, мясохладобойни». В сущности говоря, очерк о Ярославле оказался серьезной поправкой, внесенной в произведения сатириков самой жизнью. Во всяком случае, читателям Ф. Толстоевского, следившим по журналу за «Звездным пробегом» «Чудака», очерки о провинциальном быте помогали кое-что мысленно исправить и дополнить в картинах колоколамской жизни. Да и самих сатириков впечатления, непосредственно связанные с пробегом, заставляли еще раз призадуматься: как, в какой форме соединить положительный материал с обличительным замыслом книги?