Попробуйте предложить порядочному драматургу написать пьесу при условии, что в ней главными действующими лицами должны явиться зебра из зоосада, два трамвайных пассажира и предводитель сирийского племени друзов, а в качестве вещественного оформления фигурировать фрезерный станок, полдюжины пуговиц и изба-читальня. Порядочный драматург непременно откажется. Но то, что не под силу мастерам, вполне доступно халтурщикам. Они принимают любые заказы:

«— Что? Идеологическое обозрение? Прекрасно! Из чего делать? Тридцать девушек? Конечно, голые? Хорошо! Разложение? Два роликобежца? Отлично! Бар? Опереточная звезда? Великолепно! Песенка поэкзотичнее? И для комика отрицательный персонаж? Превосходно! Можно типичного бюрократа,— знаете, с портфелем...»

Те, кто видели в свое время спектакли-обозрения московского Мюзик-холла, нередко завлекавшего публику зрелищем в духе западноевропейского варьете, вспомнят, конечно, что сценарии некоторых спектаклей мало отличались от рецепта, предложенного Ильфом и Петровым. Впрочем, по такому же рецепту — угождать сразу двум господам: реперткому и мещанской публике — ставились и некоторые фильмы. Пародируя картину «Межрабпома» «Веселая канарейка» (был в Одессе при деникинцах такой кабак), Ильф и Петров остроумно высмеивали «двойную бухгалтерию» постановщиков: «1. Граф Суховейский в белых штанах наслаждается жизнью на Приморском бульваре. 2. Батрачка Ганна кует чего-то железного. 3. Крупно. Голые груди кокотки Клеманс. 4. Крупно. Белой акации ветки душистые или какая-нибудь панорама покрасивше... 7. Граф опрокинул графиню на сундук и начал от нее добиваться».

Я подробно останавливаюсь на фельетонах Дон-Бузильо, потому что они многое помогают понять в собственном творчестве Ильфа и Петрова. Сатирики не любили выступать в роли литературных критиков. Но, вышучивая в своих фельетонах скверные фильмы, спектакли, книги, всегда ясно определяли свое отношение к различным явлениям искусства и защищали его с большой принципиальностью.

В том же «Чудаке» Ильф и Петров напечатали и положительный фельетон о делах кинематографических, высоко оценив вышедшие в 1929 году на экраны новые фильмы «Турксиб» и «Обломок империи». В них без «двойной бухгалтерии», без того, что постановщики разных «хламных картин» считали элементами, придающими фильму интерес, был достигнут успех, и успех прочный, длительный. Хваля режиссеров за талант и удачный выбор тем, писатели отмечали как одно из главных условий победы верную политическую направленность обоих фильмов.

А кинохалтурщикам, мечтавшим делать картины с порнографией, мистикой, фокстротами, «с красивыми барынями», как говорил Маяковский (который, резко критикуя коммерческую политику Совкино, занимал позицию, во многом сходную с позицией Ильфа и Петрова),— этим халтурщикам, никак не желавшим понять, что же, наконец, от кинематографа требуется, писатели, ссылаясь на опыт «Турксиба», ответили: требуется талантливость и умение не отставать от века.

Живое чувство времени, о котором Ильф напомнил однажды, разбирая фильм «Медвежья свадьба», всегда оставалось для обоих писателей решающим и главным. Этой мерой они меряли и свое творчество и чужое. Какие только темы не отразились в сценарии индустриальной кинопоэмы «Ее бетономешалка», осмеянной в фельетоне «Секрет производства»,— и весенняя путина, и ликвидация шаманизма в калмыцких степях. Был «провернут» даже вопрос о вовлечении пожилых рабочих в клубный актив. Не хватало в этом странном фильме только одного, самого малого. Не хватало подлинной жизни. А с таким грехом почти всегда соединялись и другие — профессиональное неумение, любительщина. Одна рецензия Ильфа и Петрова, даже начинавшаяся словами: «Это было не профессионально»,— что само по себе в глазах сатириков уже было равносильно провалу,— заканчивалась суровым упреком: «Стыдно, живя в одном городе с Мейерхольдом и Станиславским, заманивать московских зрителей, приученных к блестящим работам советского театра, на спектакли однообразные, утомительные, не талантливые». А в недописанном фельетоне «Кинофестиваль окончен» они предостерегали киноработников от дилетантизма, подчеркивая, что этот недостаток становится особенно опасным, когда отсутствие обыкновенного умения еще прикрывается туманными высказываниями о «ломке жанра» и т. п. «Но, может быть, это не ломка, а калеченье жанра»,— резонно замечали сатирики.

Случалось, правда, что режиссер, изготовивший дрянной фильм, который не посещался публикой, вдруг поднимал ужасный крик, во всем обвиняя зрителя: он, дескать, у нас невыдержанный, не дорос, ни черта не понимает в искусстве. Ему подавай Монти Бенкса.

Такие аргументы особенно раздражали сатириков. Впоследствии они решительно напоминали некоторым горе-режиссерам, что у «Чапаева» оказались замечательные зрители, миллионы зрителей, вполне доросших и хорошо разбирающихся в искусстве.

Сами Ильф и Петров постоянно заботились о том, чтобы их собственные произведения стояли «с веком наравне». Из «Светлой личности», из истории Колоколамска и сказок Шахразады они сделали для себя один коротенький вывод: «Писать что-то другое». А это «другое», как мы уже знаем, нередко появлялось и в колких рецензиях Дон-Бузильо, и в остроумных фельетонах Ф. Толстоевского, и в полемике Ильфа и Петрова с каким-нибудь зарвавшимся буржуазным клеветником.

Большая тема — «СССР и капиталистический мир» — теперь все чаще привлекала писателей, как бы исподволь подготавливая появление «Одноэтажной Америки» и «Тони». Пока еще они сами не побывали на Западе. Но то, что сказано ими в первых зарубежных фельетонах об ограниченных, самодовольных, наглых дельцах вроде Хирама Гордона и о дельцах покрупнее, «с весом», а поэтому еще более наглых и циничных, чем Хирам, — сказано было точно. Когда капиталистические заправилы Америки, Англии, Франции потребовали от советского правительства уплаты царских долгов, Ильф написал фельетон «Октябрь платит», с великолепным сарказмом высмеяв этих торгашей без совести и чести:

«Мало просят! — писал Ильф. — Им следует больше. Им следует стоимость пуль, которыми они расстреливали, стоимость веревки, на которой они вешали. Припишите к счету. Заплачено будет сразу за все». А деникинцы, одетые в форму из английского и французского сукна! Ильф видел их на улицах Одессы. Почему расходы на обмундирование и вооружение деникинской армии палачи не поставили в счет? «Джентльмены просчитались. Мало просят... Другие бы записали: «За доставку Деникину миллиона зеленых штанов и курток пехотного образца». А деньги, потраченные на Колчака? А Юденич? Он ведь тоже кое-что призанял. Умнейшие джентльмены, а главное забыли. «Пишите так: «За расходы, произведенные на поддержку гражданской войны... причитается с вас:

— Рублей такое-то число, копеек такое-то число».

Поездки за рубеж, непосредственные впечатления от встреч и наблюдений дали Ильфу и Петрову новый богатый материал для сатирических обобщений. Петров побывал за границей первый. В 1928 году он съездил в Италию и по возвращении напечатал несколько путевых очерков. С тех пор они, кажется, не переиздавались. А между тем в его полузабытых итальянских зарисовках уже виден зоркий наблюдатель капиталистического мира. Горький в свое время советовал искать смешное в страшном. И Петров, очутившись в Италии, охваченной военным психозом, сумел разглядеть комическую сторону этого опасного поветрия. Разжигая тщеславие итальянских обывателей, Муссолини вбивал в головы владельцев велосипедных мастерских, театральных импрессарио, боксеров и бесчисленных молодых людей без определенных занятий, что они не кто иные, как древние римляне. В своих очерках Петров зло и весело высмеял эти льстивые демагогические приемы, с помощью которых Муссолини воздействовал на воображение итальянского лавочника.

«Обыватель! — говорил Муссолини.— Ты любишь значки! Возьми и вдень в лацкан своего пиджака четыре или даже семь значков.

Обыватель! Ты имеешь возможность записаться сразу в восемь различных фашистских синдикатов.