Поиск
Январь 1918
Принцип параллелизма тем
Были месяцы скорби, провала и смуты,
Ордами бродила тоска напролет;
Как деревни, пылали часов минуты,
И о Боге мяукал обезумевший кот.
В этот день междометий, протяжный и душный,
Ты охотилась звонким гремением труб.
И слетел языка мой сокол послушный,
На вабило твоих прокрасневшихся губ.
В этот день, обреченный шагам иноверца,
Как помазанник легких, тревожных страстей,
На престол опустевшего сердца
Лжедимитрий любви моей.
Он взошел горделиво, под пышные марши,
Когда залили луны томящийся час,
Как мулаты, обстали престол монарший
Две пары скользких и карих глаз.
Лишь испуганно каркнул, как ворон полночный,
Громкий хруст моих рук в этот бешеный миг;
За Димитрием вслед поцелуй твой порочный,
Как надменная панна Марина, возник.
Только разум мой кличет к восстанью колонны,
Ополчает и мысли и грезы, и сны,
На того, кто презрел и нарушил законы,
Вековые заветы безвольной страны.
Вижу: помыслы ринулись дружною ратью,
Эти слезы из глаз — под их топотом пыль;
Ты сорвешься с престола, словно с губ проклятье,
Только пушка твой пепел повыкинет в быль.
Все исчезнет, как будто ты не был на свете,
Не вступал в мое сердце владеть и царить.
Всё пройдет в никуда. Лишь стихи, мои дети,
Самозванцы не смогут никогда позабыть.
Январь 1918
Содержание минус форма
Для того, чтобы быть весеннею птицей
Мало два крылышка и хвостом вертеть,
Еще надо уметь
Песней разлиться
От леса до радуги впредь.
Вот открою свой рот я багровый пошире,
Песни сами польются в уши раскрытые дней…
Скажите: в какой вы волшебной Кашире
Столько найдете чудесных вещей?!
И сегодня мне весело,
Весело,
Весело,
Я от счастья блажененько глуп,
Оттого, вероятно, что жизнь мою взвесила
Ты на точных весах твоих губ.
Все мы, поэты, — торгаши и торгуем
Строфою за рубль серебряных глаз,
И для нас
Лишь таким поцелуем
Покупается подлинный час.
Для того, чтобы стать настоящим поэтом,
Надо в минуту истратить века,
И не верить ребячливо, что станешь скелетом,
И что бывает такая тоска,
Что становится сердце дыбом,
А веки весят сто пуд,
И завидуешь допотопным рыбам,
Что они теперь не живут!
…Ах, удрать бы к чертям в Полинезию,
Вставить кольца в ноздрю и плясать,
И во славу веселой поэзии
Соловьем о любви хохотать!
Май 1918
Принцип академизма
Ты, грустящий на небе и кидающий блага нам крошками,
Говоря: — Вот вам хлеб ваш насущный даю!
И под этою лаской мы ластимся кошками
И достойно мурлычем молитву свою.
На весы шатких звезд, коченевший в холодном жилище,
Ты швырнул мое сердце, и сердце упало, звеня.
О, уставший Господь мой, грустящий и нищий,
Как завистливо смотришь ты с небес на меня!
Весь ваш род проклят роком навек и незримо,
И твой сын без любви и без ласк был рожден.
Сын влюбился лишь раз, но с Марией любимой
Эшафотом распятий был тогда разлучен.
Да! Я знаю, что жалки, малы и никчемны
Вереницы архангелов, чудеса, фимиам,
Рядом с полночью страсти, когда дико и томно
Припадаешь к ответно встающим грудям!
Ты, проживший без женской любви и без страсти!
Ты, не никший на бедрах женщин нагих!
Ты бы отдал все неба, все чуда, все власти
За объятья любой из любовниц моих!
Но смирись, одинокий в холодном жилище,
И не плачь по ночам, убеленный тоской,
Не завидуй, Господь, мне, грустящий и нищий,
Но во царстве любовниц себя упокой!
Декабрь 1917
Лирическая конструкция
С. Есенину
Все, кто в люльке Челпанова мысль свою вынянчил!
Кто на бочку земли сумел обручи рельс набить,
За расстегнутым воротом нынче
Волосатую завтру увидь!
Где раньше леса, как зеленые ботики,
Надевала весна и айда —
Там глотки печей в дымной зевоте
Прямо в небо суют города.
И прогресс стрижен бобриком требований
Рукою, где вздуты жилы железнодорожного узла,
Докуривши махорку деревни,
Последний окурок села.
Телескопами счистивши тайну звездной перхоти,
Вожжи солнечных лучей машиной схватив,
В силомере подъемника электричеством кверху
Внук мой гонит, как черточку, лифт.
Сумрак кажет трамваи, как огня кукиши,
Хлопают жалюзи магазинов, как ресницы в сто пуд.
Мечет вновь дискобол науки
Граммофонные диски в толпу.
На пальцах проспектов построек заусеницы,
Сжата пальцами плотин, как женская глотка, вода,
И объедают листву суеверий, как гусеницы,
Извиваясь суставами вагонов, поезда.
Церковь бьется правым клиросом
Под напором фабричных гудков.
Никакому хирургу не вырезать
Аппендицит стихов.
Подобрана так или иначе
Каждой истине — сотня ключей.
Но гонококк соловьиный не вылечен
В лунной и мутной моче.
Сгорбилась земля еще пуще
Под асфальтом до самых плеч,
Но поэта, занозу грядущего,
Из мякоти не извлечь.
Вместо сердца — с огромной плешиной,
С глазами холодными, как вода на дне,
Издеваюсь, как молот бешеный
Над раскаленным железом дней.
Я сам в Осанне великолепного жара,
Для обеденных столов ломая гробы,
Трублю сиреной строчек, шофер земного шара
И Джек-потрошитель судьбы.
И вдруг, металлический, как машинные яйца.
Смиряюсь, как собака под плеткой тубо —
Когда дачник, язык мой, шляется
По алее березовых твоих зубов.
Мир может быть жестче, чем гранит еще,
Но и сквозь пробьется крапива строк вновь,
А из сердца поэта не вытащить
Глупую любовь.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: