Поиск
«К Вам несу мое сердце в оберточной бумаге…»
К Вам несу мое сердце в оберточной бумаге,
Сердце, облысевшее от мимовольных конвульсий,
К Вам, проспекты, где дома, как баки,
Где в хрустном лае трамвайной собаки
Сумрак щупает у алкоголиков пульсы.
Моторы щелкают, как косточки на счетах,
И отплевываются, куря бензин,
А сумасбродные сирены подкалывают воздух,
И подкрашенной бровью кричит магазин.
Улицы — ресторанные пропойцы и моты —
Расшвыряли загадки намеков и цифр,
А полночь — хозяйка — на тротуарные
бутерброды Густо намазывает дешевый ливер.
Жду, когда пыльную щеку тронут
Веревками грубых солнечных швабр,
И зорко слушаю, как Дездемона,
Что красноболтает город — мавр.
«В разорванную глотку гордого города…»
В разорванную глотку гордого города
Ввожу, как хирургический инструмент, мое предсмертие.
Небоскребы нахлобучивают крыши на морды.
Город корчится на иглах шума, как на вертеле.
Перелистываю улицы.
Площадь кляксою дряхло-матовою
Расплывается.
Теряю из портмоне последние слова.
Улицу прямую, как пробор, раскалывает надвое
По стальным знакам равенства скользящий трамвай.
По душе, вымощенной крупным булыжником,
Где выбоины глубокими язвами смотрят,
Страсти маршируют по две и по три
Конвоем вкруг любви шеромыжника.
А Вы, раздетая, раздаете бесплатно
Прохожим
Рожам
Проспекты сердца, и
Вульгарною сотнею осьминогов захватана
Ваша откровенно-бесстыдная лекция.
Оттачиваю упреки, как карандаши сломанные,
Чтобы ими хоть
Разрисовать затянутую в гимназическую куртку злобу.
Из-за пляшущего петухом небоскреба,
Распавлинив копыта огромные,
Рыжий день трясет свою иноходь.
«После незабудочных разговоров с угаром Икара…»
После незабудочных разговоров с угаром Икара,
Обрывая «Любит — не любит» у моей лихорадочной судьбы.
Вынимаю из сердца кусочки счастья, как папиросы из портсигара,
И безалаберно их раздаю толстым вскрикам толпы.
Душа только пепельница, полная окурков пепельница!
Так не суйте же туда еще, и снова, и опять!
Пойду перелистывать и раздевать улицу бездельницу
И переклички перекрестков с хохотом целовать,
Мучить увядшую тучу, упавшую в лужу,
Снимать железные панама с истеричных домов,
Готовить из плакатов вермишель на ужин
Для моих проголодавшихся и оборванных зрачков,
Составлять каталоги секунд, голов и столетий,
А напившись трезвым, перебрасывать день через ночь, —
Только не смейте знакомить меня со смертью:
Она убила мою беззубую дочь.
Секунда нетерпеливо топнула сердцем, и у меня изо
Рта выскочили хищных аэропланов стада.
Спутайте рельсовыми канатами белесоватые капризы,
Чтобы вечность стала однобока и всегда.
Чешу душу раскаяньем, глупое небо я вниз тяну,
А ветер хлестко дает мне пó уху.
Позвольте проглотить, как устрицу, истину,
Взломанную, пищащую, мне — озверевшему олуху!
Столкнулись в сердце две женщины трамваями,
С грохотом терпким перепутались в кровь,
А когда испуг и переполох оттаяли,
Из обломков, как рот без лица, завизжала любовь.
А я от любви оставил только корешок,
А остальное не то выбросил, не то сжег,
Отчего вы не понимаете!
Жизнь варит мои поступки
В котлах для асфальта, и проходят минуты парой,
Будоражат жижицу, намазывают на уступы и на уступки,
(На маленькие уступы) лопатой разжевывают по тротуару.
Я всё сочиняю, со мной не было ничего,
И минуты — такие послушные подростки!
Это я сам, акробат сердца своего,
Вскарабкался на рухающие подмостки.
Шатайтесь, шатучие, шаткие шапки!
Толпите шаги, шевелите прокисший стон!
Это жизнь сует меня в безмолвие папки,
А я из последних сил ползу сквозь картон.
«Зачем вы мне говорили, что солнце сильно и грубо…»
Зачем вы мне говорили, что солнце сильно и грубо,
Что солнце угрюмое, что оно почти апаш без штанов…
Как вам не совестно? Я вчера видел, как борзого ветра зубы
Вцепились в ляжки ласкающих, матерых облаков…
И солнце, дрогнувшее от холода на лысине вершин,
Обнаружилось мне таким жаленьким,
Маленьким
Ребенком.
Я согрел его в руках и пронес по городу между шин,
Мимо домов в испятнанных вывесочных пеленках.
Я совсем забыл, что где-то
Люди просверливают хирургическими поездами брюхо горных громад.
Что тротуары напыжились, как мускулы, у улицы-атлета,
Что несомненно похож на купальню для звезд закат.
Я нес это крохотное солнечко, такое ужасно-хорошее,
Нес исцеловать его дружелюбно подмигивающую боль,
А город хлопнул о землю домами в ладоши.
Стараясь нас раздавить, как моль.
И солнце вытекло из моих рук, крикнуло и куда-то исчезло,
И когда я пришел в зуболечебницу и сник,
Опустившись сквозь желтые йоды в кресло, —
Небо завертело солнечный маховик
Между зубцов облаков, и десны
Обнажала ночь в язвах фонарных щелчков…
И вот я уже только бухгалтер, считающий весны
На щелкающих счетах стенных часов.
Почему же, когда все вечерне и чадно,
Полночь в могилы подворотен тени хоронит
Так умело, что эти черненькие пятна
Юлят у нее в руках, а она ни одного не уронит.
Неужели же я такой глупый, неловкий, что один
Не сумел в плоских ладонях моей души удержать
Это масляное солнышко, промерзшее на белой постели вершин…
Надо будет завтра пойти и его опять
Отыскать.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: