Таков вкратце круг главных и излюбленных уткинских тем.

Сейчас, сорок лет спустя перечитывая эти стихи, мы можем упрекнуть их в некоторой наивности, но в целом они не вызывают у нас категорического несогласия.

Однако тогда, в первое послереволюционное десятилетие, некоторые произведения Уткина звучали по-иному. В атмосфере второй половины 20-х годов, когда вопрос «кто — кого?» еще не был снят с повестки дня, в условиях вынужденного и продолжающегося нэпа, — любое явление художественного творчества, в котором революционное сознание не находило прямолинейного, непосредственного отражения, вызывало резкий протест. А поэзия Уткина, что видно уже при беглом обзоре ее тематики, давала повод к таким протестам. Можно ли было, в самом деле, безоговорочно принять «Песню о матери» (в ее первой редакции), в которой старуха осудила сына, вернувшегося с гражданской войны, за то, что он «убийца»? Или оправдание самоубийства, притом самоубийства большого поэта?

Анализ творчества Уткина той поры позволяет сделать вывод о том, что его поэзии было свойственно известное противоречие. С одной стороны, как уже было сказано, она проникнута духом революционного героизма, она гуманна и вполне конкретна: в центре ее — молодой современник, с живыми чувствами и мыслями, с естественной потребностью в земных радостях, даваемых мирной жизнью на мирной земле. С другой стороны, сам процесс этой, условно говоря, перенастройки поэтической лиры на новый лад носит несколько демонстративный и декларативный характер, причем тема личной жизни и тема строительства новых общественных отношений в творчестве Уткина подчас кажутся отъединенными друг от друга. В его произведениях тех лет встречаются строки неожиданные или художественно немотивированные. Так было, в частности, со стихотворением «Гитара», пятая строфа которого в течение долгого времени доставляла Уткину много огорчений. Вот как звучит она в контексте четвертой и шестой строф:

И дальше:

По существу, в строфе о простреленной руке звучит мотив, отнюдь не определяющий всю идейную направленность произведения. Пафос стихотворения — в прославлении «военной» гитары, неразлучной подруги «бранных дней», которая для поэта — заветный символ героического прошлого. И понятно, почему в заключительных строках поэт просит любимую подарить ему гитару, «если, вновь бушуя, придет пора зари», т. е. если снова придется сражаться за жизнь советской родины.

Однако именно пятая строфа вызвала чрезмерно шумные нарекания критики, как будто только в этом четверостишии был сконцентрирован весь идейный смысл стихотворения. За пятую строфу Уткина долгие годы обвиняли в воспевании мещанского покоя и уюта, в пристрастии к «помадной идиллии приказчиков». А вот несколько иной пример.

В стихотворении «Свидание», написанном эмоционально, — возможно, излишне торжественно, — воспевающем радость встречи с любимой на мирной земле, есть строфы, звучащие как лозунг поэта:

В этих словах — характерное для поэзии Уткина того времени сплетение гражданственных и интимных настроений. Однако если в первой из процитированных строф достаточно убедительно и исчерпывающе выражено «credo» поэта, то вторая строфа звучит с неприятным оттенком самолюбования, не говоря уже о том, что «лирика женских волос» — вообще неудачная попытка некоей обобщенной формулы.

Надо, впрочем, оговориться, что такого рода срывы в легковесную декларативность, в дешевую красивость, в банальщину и т. п. были своего рода «болезнью роста», от которой поэт довольно быстро излечился.

Нужно ли объяснять, что споры, вызываемые некоторыми уткинскими стихотворениями, были явлением столь же естественным и закономерным, как вся его поэзия в целом, как сама породившая эту поэзию эпоха? Иное дело, к чему практически приводили эти споры, во что они перерастали. Так, если энергичная критика Маяковским некоторых уткинских стихотворений («Атака», «Стихи красивой женщине», «Курган», см. примечания к ним) была формой борьбы его за молодого пролетарского поэта, чью поэму о рыжем Мотэле Маяковский высоко оценил, то вульгарно-социологическая критика резко искажала творчество поэта, своими грубыми нападками работая на подавление его, что особенно выявилось в конце 20-х годов.

В самом начале 1927 года вышла «Первая книга стихов» Уткина, составленная из произведений 1923–1926 годов. С большой положительной рецензией выступил Луначарский. Он писал: «Уткин высоко ценит боевое прошлое и вообще боевой дух революционного строительства, но вместе с тем он чувствует… что мы должны стать менее косматыми, что наше время, с одной стороны, позволяет, с другой — даже требует известную гибкость, известную музыкальность, известную чуткость строя нашего сознания. Уткинская поэзия есть музыка перестройки наших инструментов с боевого лада на культурный». Одновременно Луначарский заметил, что «у Уткина достаточно боевых воспоминаний и боевой готовности» и что «в этом он берет правильную ноту». Далее Луначарскому пришлось объяснять содержание тех стихотворений, которые вызывали споры в критике, в частности втолковывать «антигитаристам» (как он выразился) истинный смысл этого стихотворения. При всем том Луначарский не закрывал глаза на возможную в принципе для современного поэта опасность «влиться в русло стремления к комфорту, сентиментализму, культурному мещанству», отмечая, что пока в творчестве Уткина таких настроений нет, зато «крик, поднимаемый по этому поводу», «чрезмерен».[12]

Статьи Луначарского были, в сущности, единственными, где творчество Уткина оценивалось сколько-нибудь всесторонне и объективно. Ибо даже самая доброжелательная и внимательная к поэту критика, видя в его стихах отражение текущего этапа в развитии советского государства, истолковывала лирику Уткина упрощенно и односторонне.[13]

Конец 20-х — начало 30-х годов был сложным периодом творческой биографии Уткина. Поэт одинаково отрицательно относился и к лефовцам, и к конструктивистам, и к платформе РАППа, считая свое творчество, свою литературную позицию ни от кого не зависимыми. Причиной такого обособленного положения, нужно думать, послужила однобокая оценка его творчества и недостаток внимания к поэту, который вдобавок, по свойству характера, вообще болезненно воспринимал критику. Продолжающиеся же нападки лишь разжигали его раздражение. Поэтому никаких выводов для себя из того рационального, что содержалось в критике, Уткин не делал и упрямо писал такие программные стихотворения, как например «Волосы» или «Взглянув через плечо…», в которых вновь и вновь Декларативно отстаивал свое право воспевать «волосы черного пламени». Неоднократно перепечатывая свою «Гитару», он каждый раз упорно оставлял злополучную пятую строфу. Между тем упреки поэту в самолюбовании сменились обвинениями в эстетстве и индивидуализме, а отсюда был ровно шаг до объявления творчества Уткина мелкобуржуазным, что и было сделано. В первом номере журнала «На литературном посту» за 1928 год появилась статья Д. Ханина о мелкобуржуазных уклонах в творчестве Уткина.