Где-то в мире три сестры живут,
Парками их с древности зовут.
Парки — пряхи. Им дана судьбой
Злая власть над участью людской.
И одна сестрица тянет нить,
А второй — назначено крутить,
Третья — ножницы свои берет,
Срежет нитку — человек умрет.
Слишком краток век наш на земле,
Где-то вьется ниточка во мгле.
А уже на смену нам растет —
Новый, молодой, веселый род.
Нам немного бы еще пожить,
Сердце бы любовью обновить —
Пусть хоть будет горек черный хлеб,
Пусть придут превратности судеб —
Пронести бы снова сквозь пожар
Легкомыслия божественного дар.
Сколько в мире незнакомых стран!
Пересечь бы снова океан,
Полюбить чужие города,
Заглянуть бы в дальние года…
В мире битва грозная идет,
Не узнаем мы ее исход.
Парка нас торопит. У клубка
Держит ножницы ее рука
<11 июня 1940>
Все торопишься, думаешь: «Завтра
От докучливых отвяжешься дел…» —
Ведь ты болен желаньем пространства,
Ведь ты слышишь полет лебедей…
Завтра, завтра… Еще усилье!
То семья… то беспомощный друг…
Моль съедает тем временем крылья,
Гложет жизнь твою скрытый недуг.
И в прекрасное майское утро
В чистом зеркале видишь ты —
Сединой пересыпаны кудри,
Расплылись, потускнели черты.
Вот уж завтра на свежей могиле
Скажет друг твой печальную речь —
О напрасно растраченной силе
И о том, что-де надо беречь.
<22 июня 1940>
Мне снились развалины дома,
Дымящийся остов войны,
И я проходила по краю
Разбитой снарядом стены.
Кирпич подо мною шатался
И рушился в бездну карниз,
Но что-то влекло меня дальше,
Куда-то все глубже и вниз.
И та, что была всех на свете
Мне ближе — мой светик родной —
Седой бездыханною куклой
Лежала в пыли под стеной.
Сухое и легкое тело
Я на руки молча взяла,
Я в мертвые очи глядела —
Ее, как ребенка, звала.
Но голос, как птица, трепещет,
И крыльев, и звука лишен…
О как я боюсь тебя, вещий
Мой сон, неминуемый сон!
<Июнь 1940>
В Польше стук деревянных подошв.
В кожаной паре там не пройдешь.
Теперь сантиметр подошвенной кожи
Жизни людской много дороже.
Кожа нужна для господских ног.
Сшита из кожи пара сапог.
Ту обувь не носят жиды и холопы.
Стоят сапоги на горле Европы.
Женщины, дети и старики,
Девушки, нежные, как цветки,
Стучат деревяшками для приметы,
Проходя по улицам новых гетто.
Ничего, друзья мои, ничего!
Франция вся ходила в сабо.
Луи Капет был роскошным мужчиной —
Все это кончилось гильотиной.
<14 июля 1940>
И показалась детскою забавой
Всем нам война четырнадцатого года, —
Наивным старомодным поединком
С отсталыми понятьями о чести.
Раскланиваясь в воздухе друг с другом,
Летали знаменитейшие асы!
А танки выходили в одиночку,
Как чудища, которых отпускают
С цепи, чтоб поразить воображенье.
Кричала пресса, проливая слезы,
О бреши, сделанной в готическом соборе,
И нации друг друга упрекали
В жестокости. Жестокость! Это слово
Теперь с вооруженья армий снято,
Оно заменено — уничтоженьем.
<Июль 1940>
Пылают Франции леса,
Дубы Сен-Клу, узорчатые клены,
Густые липы Севра и Медона,
Ваш черный дым встает под небеса!
Враги идут. Навстречу им с презреньем,
С отвагой, с яростью, с ожесточеньем
Бросала Франция цвет юности своей.
Растоптан он на Сомме и на Эне,
На Марне, на Уазе и на Сене…
О реки родины, вы изменили ей!
О реки тихие, отрада пар влюбленных,
Удильщика воскресного приют,
Когда к вам танки двинулись в колоннах,
Вы их не сбросили лавиной вод взметенных,
Вы пропустили их. Они идут.
Но вы, леса, вы поджидали молча,
Пока они войдут под вашу сень.
Вы взяли их в кольцо древесных полчищ,
Где с полумглою схож зеленый день.
Вы дали им прохладой насладиться —
И пламя преградило путь убийцам,
Ваш черный дым плывет под небеса…
В раскатах взрывов, в самом пекле боя,
Вы умираете бесстрашно, стоя,
Дубы Сен-Клу, узорчатые клены,
Густые липы Севра и Медона…
Пылают Франции леса.
<Июль 1940>