А.К.: Вечер именно вашей четверки?

А.К.: Да, вел ее поэт Миних. Он был нам близок по возрасту, но уже печатался в «Красной нови» и других местах. В общем, вечер прошел очень для нас хорошо.

А.К.: А почему было так тяжело публиковаться? Может быть, вы прилагали недостаточно усилий? Ведь было так много журналов, газет… Учитывая, что качество стихов было высокое, наверняка это можно было сделать. Какие были проблемы?

С.Л.: Это очень правильный и очень сложный вопрос. Еще до моего знакомства с Тарковским он напечатал в «Прожекторе» (был такой журнал) стихотворение «Хлеб». Штейнберг называл это «труд» Тарковского. Меня и Штейнберга печатали первые два года, конец 1929 и начало 1932. Потом, после великого перелома, печатать нас перестали и мы все оказались переводчиками, потому что Шенгели стал редактором «Народов СССР» в Гослитиздате. Тогда штат был небольшой, он был, по-моему, один, без помощников. И мы стали работать, так сказать, для пропитания.

А.К.: А почему именно восточные переводы?

С.Л.: Потому что Шенгели ведал «Народами СССР».

А.К.: А из народов СССР культура Востока, как более древняя, была для вас наиболее интересной? Вас тогда интересовала наиболее ранняя поэтическая культура?

С.Л.: Это был настоящий подарок. А обычно попадались советские стихи, которые никакого художественного значения не имели. Нужно было только аккуратно, чисто это делать.

А.К.: Опишите, пожалуйста, ранних Штейнберга, Тарковского, Петровых. Какие это были характеры? Кому каждый из них подражал?

С.Л.: Это были разные люди. Нашим лидером был Штейнберг. Он был наиболее образован, прекрасно знал немецкий, немецкую поэзию. Русскую поэзию мы все хорошо знали. Он был художник, поэтому хорошо знал живопись. Вообще, он был нашим лидером благодаря темпераменту. Я не знаю, это понимали Тарковский и Петровых, я это так понимал.

А.К.: Вы были их намного моложе?

С.Л.: Я был самый молодой. Штейнберг и Тарковский были с 1907 года, Петровых — с 1908, а я — с 1911.

А.К.: Так какими они были?

С.Л.: У Тарковского характер был очень женский, мягкий.

А.К.: Сказалось ли то, что в детстве мать воспитывала его как девочку, одевала в платья?

С.Л.: Этого я не знаю, впервые слышу от вас. Он очень нравился женщинам. Как правило, дамы, с которыми он имел дело, были старше его, порой, лет на десять. Это была не только дружба, а нечто большее…

Вообще мы все подчинялись Штейнбергу. Возможно, потому, что он был наиболее темпераментный и образованный, активный.

Во всяком случае, Тарковский следовал за ним.

Они читали друг другу стихи, говорили честно, нравится или не нравится.

А.К.: А чем отличалась Петровых? Какие качества она привносила в компанию? Если вы приняли ее, значит ее стихи заставили вас уважать ее?

С.Л.: Мы ценили ее как поэта, она была очень робкая, не всегда читала, надо было ее сильно уговорить. Из нас она наиболее близка была к Тарковскому по дружбе.

А.К.: То есть, даже ближе, чем Штейнберг с Тарковским?

С.Л.: Да. Тарковский и Петровых учились вместе. В Брюсовском или в наследии Брюсовского института. А Штейнберг учился во ВХУТЕМАСе.

А.К.: А где учились вы?

С.Л.: Я учился в инженерно-экономическом институте на химика.

А.К.: Вопрос, на который я уже частично получил ответ.

Где вы жили в Москве и были ли переезды?

Где жила Петровых?

С.Л.: Я жил в разных местах, несколько лет я жил в общежитии на Стромынке. Штейнберг жил в хорошей квартире на Старобасманной. Тарковский где-то в деревянном доме, я никогда там не был, в Сокольниках.

А.К.: Знаете ли вы, что Тарковский какое-то время жил под столом у Шенгели? И большой ли это был стол, и с чем это было связано? И как долго он там жил?

С.Л.: Это особая история. У Шенгели была странная квартира в переулке, в районе Поварской. В этой квартире был детский сад. При входе стояли низенькие вешалки с именами детей. Затем была очень большая комната Шенгели, разделенная книжными шкафами. Каким-то образом Тарковский оказался без квартиры, еще до нашего знакомства, поэтому я не знаю подробностей. А так как там были Георгий Аркадиевич, Нина Леонтьевна, домработница, места другого не было и он ночевал под столом, потому что там были подставки для белья.

А.К.: Расскажите, пожалуйста, где и как вы познакомились с Ахматовой.

С.Л.: Я с ней знакомился дважды. В первый раз в 1943 году в Ташкенте. После Сталинградской битвы меня отпустили на свидание с матерью. Дело в том, что я был мобилизован, а моя мать с сестрой жили в Одессе. Я не знал, живы они или нет. Я приехал в Москву в 1943 году, потому что меня вызвали. Дело в том, что я Сталинградскую битву провел на корабле, на канонерской лодке… и я написал очерковую книжечку «Сталинградский корабль». Ее наше начальство направило в Военмориздат, и меня вызвали, чтобы я внес некоторые поправки. Там, в Москве, я встретил одного человека, который сказал мне, что моя мать в Ташкенте. Я попросил у начальства разрешения туда поехать. Мне дали пять суток без дороги, а дорога туда и обратно длилась 20 дней, все же было разрушено. Оказалось, моя мать и сестра жили на улице Жуковского в том доме, где жила Ахматова. А я был знаком со вдовой Мандельштама еще в Москве. Итак, в Ташкенте мы встретились, и она отвела меня к Ахматовой. Оказалось, Ахматова меня уже видела и попросила Надежду Яковлевну Мандельштам привести меня к ней. Ее отец служил по морской части, и она с детства привыкла к морской форме. Так что она интересовалась мною не как поэтом, а как моряком. Я провел у нее час, рассказывал о Сталинградской битве. Предлагать ей послушать свои стихи я не стал.

Потом, в 50-х, нас вновь познакомила Петровых. Петровых с ней познакомилась гораздо раньше, через Мандельштама.

А.К.: Как состоялось ваше знакомство с Мандельштамом?

С.Л.: В Одессе я посещал кружок при комсомольской газете «Молодая гвардия» и как-то выделился в этом кружке. И руководитель кружка, вернее, его председатель, старый комсомолец по фамилии Абель собрал несколько стихов и отправил в журнал «Молодая гвардия». Стихами там заведовал поэт Кудрейко-Зеленяк. Как-то в редакцию зашел Мандельштам. И там же был Абель. Кудрейко дал Мандельштаму стихи, предназначенные для ближайшего номера. Там были и его стихи, и еще чьи-то, и мои. И Мандельштам отметил мое стихотворение. Тогда Абель сказал, что я хочу приехать в Москву и что я очень люблю его. Мандельштам написал записочку мне, что стихотворение ему понравилось, пригласил в гости. Я эту записку в Одессе спрятал в корзину, а когда мать и сестра оттуда уезжали, они ее не взяли. Когда я приехал, узнал адрес Мандельштама, он меня пригласил к себе. Вот так началось знакомство.

А.К.: И насколько я знаю по вашим воспоминаниям, оно было очень длительным и сердечным.

С.Л.: Я бы не сказал, что дружеским. Он очень снисходительно ко мне относился. Что-то ругал, что-то хвалил. Больше ругал, чем хвалил. Вообще, я стал часто у него бывать.

А.К.: Дружили ли вы с Пастернаком? Или кто-то из ваших друзей?

С.Л.: Нет, я с ним был знаком. Близко с ним познакомилась Петровых, а Штейнберг и Тарковский с ним знакомы не были.

А.К.: Тарковские мне говорили о том, что когда Пастернак написал «Доктора Живаго», он давал им читать и спрашивал их отзывы.

С.Л.: Этого я не знаю, я только знаю, что Тарковский не любил поэзию Пастернака. Как к нему относился Пастернак, я не знаю.

А.К.: Вы, наверное, знаете, что Тарковский не любил поэзию Бродского.

С.Л.: Нет, так резко сказать нельзя. Он мне говорил, что Ахматова очень увлечена мальчиком по фамилии Бродский. Он живет в Ленинграде. Дети Ардова позже дали мне стихи Бродского. Поэму «Шествие» и несколько других стихотворений; я был потрясен силой этой поэзии, хотя понимал, что «Шествие» — это еще молодые стихи. Тарковский со мной не соглашался. Он мягко говорил, что это способный мальчик, но не более того. Такова его оценка.

А.К.: То есть не резкое неприятие?