Карта Китая периода династии Тан (618–907)

Не позволите ли Вы, любезный читатель, предложить Вам удивительную прогулку по тем временам и по тем местам, где в глубочайшей древности, знававшей Конфуция еще как своего современника, существовали царство Чу — обширное и пустившее глубочайшие корни в китайскую культуру, царства У и Юэ на восточном морском побережье, лелеявшие мистические предания старины.

Вы ведь поняли, что мы с Вами оказались именно в Китае и уже вынырнули в восьмом веке, похоже, в прелестных местах среднего течения Янцзы, полных гор и вод, зелени и тишины?

Но живописный бассейн Янцзы — это не только географический ареал. Как и вторая великая водная артерия Китая — Хуанхэ (Желтая река), Янцзы в мировосприятии китайцев, в их мифологической прапамяти занимает совершенно особое место. Во второй половине прошлого века в верховьях Янцзы были найдены окаменелости обезьяночеловека — на миллион лет старше знаменитого северного синантропа, что поколебало давнее представление о том, что колыбель китайской нации локализовалась в бассейне Хуанхэ, и теперь ее границы значительно расширили, считая, что китайская цивилизация зародилась на территории, очерченной с севера Желтой рекой, а с юга — Вечной. Янцзы, третья в мире после Амазонки и Нила водная артерия, столь протяженна и полноводна, что ее именуют Вечной Рекой, Великой Рекой, а часто с высшей почтительностью — просто Рекой, единственной и неповторимой.

В китайской культурологии существует особый термин «культура бассейна Янцзы» — даоская, прежде всего, культура со всеми присущими ей «темными» мистическими элементами. В ее основе лежал древний мифологический пласт культуры царства Чу, чье влияние простиралось от района современного города Чунцина в верхнем течении Янцзы на западе до прибрежных царств У и Юэ на востоке. Наиболее ярко эта культура нашла свое выражение в философском притчевом трактате «Чжуан-цзы», в поэзии Цюй Юаня и Сун Юя, и именно эта часть наследия оказалась среди наиболее почитаемых Ли Бо. Он сам назвал себя в одном стихотворении «Чуским Безумцем», вкладывая в это определение романтическое опьянение древней культурой, насыщенной мифологией, почитавшей доисторическое сотворение мира, акцентировавшей Изначальное как Исток духовной Чистоты, утраченной последующим цивилизационным развитием. Южная чуская культура, до рубежа первого-второго тысячелетия не слишком активно контактировавшая с более северными регионами, не испытала сковывающего воздействия суровых древних чжоуских ритуалов, канонизированных Конфуцием и легших в основу культуры Центрального Китая, была вольней и раскованней.

Ли Бо не только изучил этот культурный слой — он был воспитан им, взращен им, тем более что мифы чуской культуры тесно взаимодействовали с мифологическим пластом области Шу, родного края Ли Бо, наложились на культуру царств У и Юэ, где глубокие корни пустили мифы о святых бессмертных с острова Пэнлай в Восточном море. Все это особенно влекло романтически настроенного молодого поэта. Классический памятник «Шань хай цзин» («Канон гор и морей»), романтическую философию Чжуан-цзы, величественные оды Цюй Юаня, Сун Юя, отражающие раннее мифологическое сознание нации, он проштудировал еще в детстве. Образы мифологических героинь этого ареала (фея Колдовской горы, верные жены Шуня и др.) не раз возвращались в поэтические строки Ли Бо.

Стихи Ли Бо — дневниковые записи, внешне фиксировавшие события жизни, а по сути являвшиеся зеркалом его вольной души, отражением его мифологического сознания и мощного интеллекта, выражением его обширнейших познаний древности и современности, его глубочайшего проникновения в духовную сущность человека, которому высшими силами предоставлена возможность перевоплотиться, но он редко поднимается до осознания этого.

Его поэзия — «безумна», как срывающийся с гор неудержимый поток, для которого не существует абсолютного русла, и он упрямо выходит из обозначенных традицией берегов (горы и водопады постоянно возникают в его стихах). И самохарактеристика Ли Бо звучит как «куан». Словарь дает перевод «безумный, сумасшедший». Но это отнюдь не медицинская патология, а неудержимое стремление преодолеть все сдерживающие начала, разрушить барьеры, быть свободным и вольным, как птица, могучим, как зверь, ведомый Изначальностью естества (иероглиф «куан» складывается из двух значащих частей «зверь + царь»).

Когда в 24 года он покинул отчий край Шу (современная провинция Сычуань), где рос, учился, погружался в даоско-буддийские таинства, начал писать стихи, уже первыми своими опытами поразив учителей, сравнивших его с великим Сыма Сянжу, — на легком челне мимо Крутобровой горы Эмэй, мимо наполненной сладострастной мистикой Колдовской горы он устремился через Юйчжоу (совр. г. Чунцин) к Вечной Реке. Его первой волнующей душу целью было Санься — три ущелья в верхнем течении Янцзы. Именно здесь, полагают некоторые исследователи, Великий Юй, мифологический культурный герой, с помощью феи Колдовской горы укрощал водную стихию, разрушительными наводнениями губившую плоды жизнедеятельности человека.

И уже на выходе из водоворотов Трех ущелий, в небольшом городке на берегу Реки и произошла у него встреча, на всю оставшуюся земную жизнь определившая миро- и самоощущение молодого поэта. О ней стоит рассказать чуть подробней.

Ли Бо заночевал в городе Цзинчжоу, который в стародавние времена именовался Цзянлином (а в наши времена Ичаном) и был, по преданию, построен в начале тысячелетия, во времена Троецарствия. Фонарщики зажгли огни, и в их слабом мерцании заманчиво-таинственно колыхались слабым ветерком синие флажки питейных заведений, откуда завлекающе помахивали женщины трудноразличимого в полутьме возраста.

Уже приближение к этому городу вызвало необъяснимое волнение. Видимо, сработало высокочувствительное предвидение, улавливающее плывущие из космоса энергетические колебания еще не наступивших событий. Ведь именно к сакральности, к Занебесью и был обращен философский и поэтический взгляд Ли Бо, а земные дела хотя нередко и выходили у него на первый план, но тут же своей мелочной суетностью погружали душу в необъяснимую грусть. А в этих краях все было пропитано Чуской Древностью: Ли Бо вошел на территорию уже не существующего наяву, но нетленного города Ин, столицы царства Чу. Он, конечно, увидел полуразрушенный земляной вал и крепостные рвы чуской столицы — они дошли даже до нас. А археологические раскопки наших дней в гораздо большей степени материализовали все это мистическое вневременье в атрибуты чуской культуры, хранящиеся в городском музее, — меч основателя царства Гоу-цзяня, кусок фрески, тело мужчины тех невообразимо далеких времен, сохранившее человеческие очертания.

Впрочем, вернемся в Цзянлин.

Быть может, на название гостиницы Ли Бо даже не обратил внимания, во всяком случае, среди сохранившихся девяти сотен его стихотворений оно не упоминается, но сегодня в нем видится мистический подтекст — «Сянь кэ лай» (Заходи, святой странник).

Неужели все и в самом деле предопределено?

Как раз в это время из паломнического странствия к святой горе Хэншань возвращался знаменитый даос-отшельник Сыма Чэнчжэнь (вторым именем его было Сыма Цзывэй) — восьмидесятилетний старец, которого еще императрица У Цзэтянь пыталась призвать к себе, как и ныне правивший Сюань-цзун, а предыдущий император, Жуй-цзун, пригласил во дворец и склонился перед ним как пред Учителем, но Сыма Чэнчжэнь всякий раз возвращался в свой скит мудрости. Он, рассказывают, знает все на пять сотен лет назад и видит все на пять сотен лет вперед.