Тут Зинка заёрзала, а Иван Антоныч пыхнул сигареткой и, вспоминая войну, сказал:

- У нас, броня крепка, такое было! Когда Одер форсировали под Кюстриным. Одного нашего лейтенанта так взрывом о броню шибануло - три дня ничего не помнил. А потом медики какой-то травки дали - сразу всех узнал.-И ещё раз, затянувшись горячим дымом, Иван Антоныч сказал: - Женьшеню бы найти. Всё бы припомнил…

Алёша встал, прошёлся и, волнуясь, спросил:

- А в газете знали, что Николай Акимыч там тоже был?

- Да нет, наверное, не знали…-как-то неуверенно сказал Иван Кузьмич.

- А сейчас знают?

- Не знаю… Человек-то он скромный. Вряд ли написал.

- А вы?

- Да что ж писать. Так уж привыкли… А тут справки наводить, проверять,-с сомнением сказал Иван Кузьмич.

- Это верно, дел, конечно, хватит. А надо бы… Надо бы! Знаешь, сколько ещё нашего брата поднять надо? - сказал Иван Антоныч.

- И вы не написали? - тихо, но твёрдо спросил Алёша.

И Иван Кузьмич снова почувствовал, что за прошлые

упущения платить не просто.

- Так ведь он многого не помнит…-сказал он тихо.

Алёша, вспомнив вдруг тетрадку, в которой все страницы

начинались с Иванова, Бугрова, Фёдорова, отложил пилу, отряхнулся и сказал:

- Можно, я пойду?..

Он оглянулся: не захочет ли с ним кто ещё. Но Мите надо было уже к маме. У Поросюши нашлось какое-то своё серьёзное дело. Младшим подавно пора по домам.

Зато Мышойкин-младший, что-то быстра прикинув, спросил:

- Можно, и я с тобой?

Иван Кузьмич, нахмурясь, вздохнул, а Иван Антоныч одобрительно поддержал:

- А ну давайте!

И Алёша с Мышойкиным скрылись в камышах.

Дорогу они одолели как-то сразу, не заметив ни медового тихого тепла, ни подсыхающих на бугре ягод, и неожиданно вынырнули у санатория.

Алёша первым прошёл по коридору в библиотеку, позвал Витю: «Открыто!» - и, поздоровавшись, спросил у библиотекарши, худощавой быстрой старушки, газеты за позапрошлый год.

- Это что ж тебя заинтересовало? - удивлённо повернула она голову.

- Бой на высоте! - сказал Алёша.

- А! - как-то удовлетворённо сказала старушка и, выложив на стол подшивку газет, открыла на нужной им странице: - Эта?

- «Высота четверых»,-прочитал вслух Мышойкин и посмотрел на товарища.

А Алёша стал быстро читать рассказ про то, как, подбирая в архиве донесения военных времён, корреспондент обнаружил в одном из них сообщение о том, что зимой 1944 года группа наших бойцов ворвалась на высотку у села Ново-Петровка и несколько часов вела бой с целым взводом противника. Высота та стояла на пути контрнаступления фашистов. Пять танков один за другим неслись на горстку смельчаков и один за другим загорались от их гранат и огня единственного противотанкового ружья.

Когда наша часть, отбив контратаки врага, поднялась на высоту, бойцы увидели дымящиеся танки, размётанные вокруг тела фашистов… И уже присыпанных морозным снегом наших героев. Их было четверо - Иванов, Бугров, Фёдоров, Базыкович. Они погибли, но эта высота четверых тоже стала страницей великой борьбы за победу. Никогда не будут забыты их имена. Никто не забыт, ничто не забыто!

- Но их-то было восемь! - сказал запальчиво Алёша.- Восемь!

- Так тут четыре! - показал Витя.

- Восемь! - горячо повторил Алёша, и старушка с интересом прислушалась.

- Восемь! Иванов, Бугров, Фёдоров, Базыкович, Виноградов, Плоткин, Крысин.-Алёша их помнил наизусть.

- Семь! - сказал Витя, зажимавший пальцы.

- Себя-то он ведь не считал! - объяснил Алёша.-Себя в тетрадку не записывал.-И Ломоносов, словно у него где-то были свои доказательства, решительно сказал:-Пойдём!

Старушка поинтересовалась:

- Вы к Николаю Акимовичу?

Алёша хотел было сказать «к Иванову, Бугрову, Фёдорову», но теперь почему-то замялся.

- К Котельникову, к истопнику? - помогла она.

- Ну да…

- А может, не надо его тревожить? Он и так, чуть вспомнит войну и товарищей, очень волнуется, а вспомнить чего-то нужного всё не может.

Но Алёша, подумав, прикинув «за» и «против», твёрдо сказал: «Надо!» - и решительно пошёл к комнате истопника.

…Николай Акимович Котельников сидел у старенького стола на табуретке, задумчиво похлопывая ладонью по тетрадке, и собирался отложить её в сторону - дело было предвечернее, и можно было идти к телевизору, - когда к нему постучали и на негромкое «да-да» в дверь вошёл Алёша Ломоносов с Мышойкиным.

- Ну, что скажете? - с усталой улыбкой поинтересовался Котельников, повернувшись так, чтобы не очень заметен был страшный шрам на виске: уж очень впились в него глазами мальчишки.

- Так чего скажем! - прямо сказал Алёша, посмотрев на Мышойкина.- Так и скажем… Это правда, что вы были в бою, про который в газете написано?

Николай Акимович просто сказал:

- Для меня правда. И для товарищей моих - тоже правда…

- А для других? Для всех? - спросил Мышойкин.

- А для других - как докажешь?

Он встал и прошёлся по комнатушке - от стола до койки,-и пожал плечом:

- Бой был 10 января, а справка из медсанбата, где я лежал, у меня за 11-е. Да и что было в конце боя - не помню. Как танки шли - помню, как бросались под них с гранатами - помню, как окружали нас - помню. А что было дальше - не помню! - Он посмотрел на ребят серьёзно, прямо.

- А товарищей помните? - спросил Витя.

- Товарищей?! - Лицо Котельникова вдруг дёрнулось, сжалось, но, сдержавшись, он с силой произнёс: - А как же! А как же!

Он взял в руки замасленную тетрадь, справляясь с волнением, открыл, и Мышойкин торопливо прочитал:

- «Иванов, Бугров, Фёдоров, Базыкович, Виноградов, Плоткин, Крысин».

Не было только его собственной, Котельникова, фамилии… Потом те же фамилии начинались с новой строки. И, видно, уже не оттого, что Котельников повторял, боясь их забыть, а потому, что хотел оставить навсегда вместе.

Их в тетради - Ивановых, Бугровых, Виноградовых, Плоткиных - хватало уже, может, на целую роту, а он всё писал, писал, поднимая друзей в памяти, чтобы навсегда оставить живыми…

- Так что же вы не написали в газету? - спросил Алёша.

- В газету? - Котельников усмехнулся, выпрямился.- Зачем? Подумают, что прибиваюсь к чужой славе.

- Но вы же там были! И если не про себя, то про товарищей,-сказал Мышойкин.

- Про товарищей? - Глаза его сузились, он потёр голову почерневшей от копоти рукой и сказал: - Надо вспомнить…

Через несколько минут ребята уже торопились на заставу. Дело было такое, что надо было советоваться с Майоровым, Прыгуновым, а то и с Щербаковым.

Вечерело. На ясном ещё алом небе появились первые ранние звёзды.

Мышойкин оглядывался: вечером по таким зарослям он шёл впервые.

Вдруг в воздухе раздался протяжный мяукающий крик. Витя оглянулся, напрягся, а Алёша сказал:

- Не бойся. Это рысь, дура, орёт. Она сюда не ходит. Кабаны бывают. Вчера старшина Полтавский пристрелил здорового! Сою портил. Теперь заставу покормит - на полмесяца хватит!

Они выбрались на дорогу, прошли ещё с полкилометра и разом подались вперёд.

По алой, будто брусничной, дороге шагали двое пограничников, а рядом с ними шёл молодой стриженый парень в солдатской форме с чёрными стройбатовскими погонами.

- Я и сам к вам,-говорил парень,-Подрался с этим Мямлиным. Не хочу с ним в одном взводе служить. Я сам на заставу шёл, к вам проситься.

Но пограничники молчали.

Немного сзади них, чуть отстав, шёл старшина и отвечал:

- К нам так к нам. На заставе разберутся.

А сбоку с прыгающим рядом Ударом хмуро шагала Зина Поросюша.

После сегодняшнего разговора Зина не стала задерживаться ни на ребячьей заставе, ни с Ударом, а сразу отправилась в лес. В зарослях у ручья она искала тёмные тенистые места: вдруг да мелькнёт окружённый шестью острыми листками строгий стебель с горстью алых огоньков наверху.