Иван Кузьмич просмотрел задания у младших, пожурил, похвалил и раздал работы на урок: первоклассникам положил заготовленные с вечера классные тетради - писать по две строчки цифру «2», второклассникам и третьеклассникам отметил в тетрадках номера примеров; сёстрам Ершовым дал составленную для них на листках контрольную. И пока младшие занимались письменно, приготовился разобрать со старшими домашнее задание у доски.

Тем временем Мышойкин заглянул в задачку к Мите и переписал решение. А Ломоносов, достав тетрадь, хотел вписать в неё порядок действий хотя бы цифрами, но почему-то завозился и вытащил из ранца полную горсть рисовых зёрен.

В это время половицы скрипнули, и, встав перед партой, Иван Кузьмич спросил:

- Ну как задачи, готовы?

- Готовы! - быстрее всех ответил Мышойкин.

Остальные промолчали, а Ломоносов вздохнул.

- А у тебя что? - строго посмотрел Иван Кузьмич.

- Да вот,-сказал Ломоносов.-Поросюша на комбайне подвиг делает, а какой-то хрюша рассыпает.-Он показал зерно.-Я как увидел, так вот вашему Василию полсумки набрал! Вон как требует! - Алёша кивнул на окно.

За окном в самом деле кричал изо всех сил Василий.

- Я тебя не про это спрашиваю,-сказал Иван Кузьмич,-а про задачи!

- А задачи решил. Могу к доске! Идти? - спросил Алёша.

- Только сделал не в тетради, - уточнил ехидно Мышойкин (из-под верхней губы показались два остреньких беленьких резца).

- Ну, в голове,- улыбнулся Алёша.

- У тебя всё в голове! - вздохнул Иван Кузьмич.- У Мышойкина в тетради, у других в тетради! А у тебя в голове!

Зинка что-то проворчала, громадные уши Мышойкина покраснели, аккуратненькие Зинины побелели, но Иван Кузьмич одёрнул её взглядом и закончил:

- Ты всегда не виноват! Голова виновата. Вот этой умной голове я и поставлю двойку! - сказал Иван Кузьмич и открыл журнал.

- Так на этот раз не голова, а руки,-улыбнулся Алёша.-Руки не дошли!

Иван Кузьмич посмотрел на зерно:

- Из-за этого, что ли?

- Да нет,-сказал Алёша, ссыпая зерно в ранец, хотя и оно было виновато, что не успел записать. - Не это. А вот!

Он взял бумажную трубу, развернул, и все увидели написанные на ватмане большими красными буквами слова: «Нашим друзьям-пограничникам пионерский привет!»

- Как, ничего? - спросил Ломоносов.- Годится?

- Вот это да! - сказал кто-то из малышей.

Митя одобрительно улыбнулся, а Мышойкин сказал:

- Да так бы и я смог!

- Ты бы всё смог! Особенно задачи решать да морковку хрумкать! - сказала Поросюша.

А Иван Кузьмич прошёлся по классу и сказал:

- Ох, Ломоносов, вперёд забегаешь. Ну, написал плакат, а вешать куда?

- Так на стенку!

- Побелить бы сначала, привести в порядок! - вздохнул Иван Кузьмич. Варвара Ивановна поручила ему договориться в совхозе насчёт побелки, да вот не успел, не расста рался.

- Так и побелим!- твёрдо сказал Ломоносов.-Сегодня суббота, в воскресенье к нам не придут. А мы и управимся!

- Может, ты берёшься ещё и побелить? - с иронией спросил Иван Кузьмич и вздохнул.

- А что? - сказал Алёша, призывно оглядывая всех.- Берусь!

Сразу после уроков под наблюдением петуха Василия Ломоносов провёл с ребятами короткое совещание. И к удивлению Ивана Кузьмича, школа быстро опустела.

Совхозные ребята, не дожидаясь машины, пошли толпой по дороге. Поросюша с оглядкой, подбросив на спине тяжёлый ранец, отделилась от всех, и скоро её красная куртка уже виднелась на пути к заставе.

А Ломоносов, добравшись до санатория, попросил вызвать дежурную сестру Полину Ивановну и, едва она, поправляя косы, появилась на пороге, с таким жаром стал выкладывать ей всё про школьные дела, про вожатых с заставы и про надобность побелки, что медсестра только улыбнулась сыну:

- Ну раз мой Алексей Иванович говорит, что нужна подмога, значит, нужна. Поговорю с народом, попробую.

И уже через час, сдав дежурство, она подходила к дому известного теперь на весь край комбайнера Поросюши. Чем ближе она подходила, тем слышнее становились причитания его маленькой бойкой жены, Марьи Ивановны, которая в красных, как у Зинки, сапожках бегала по двору. Она заглядывала то в пустую кадушку, то на стоявший у печи летний стол, то снова в кадушку и всплёскивала руками:

- С утра надёргала кучу морковки к капусте - и нету. Вытащила для Бобки из щей кость - и нету! Приготовила целлофановый мешок идти за солью - и мешка нету. И Зинка запропастилась.

Марья Ивановна всё взмахивала руками: «Непонятные дела!» - за ней, тявкая, трусил голодный пёс Бобка, а из-за забора доносились чьи-то насмешливые слова: «Ну, броня крепка!»

Непонятные, а верней, необычные дела происходили не только во дворе комбайнера Поросюши.

То, что его дочка Зинка направилась не домой, а куда-то совсем в другую сторону, было делом обыкновенным. Скрыться, никому ничего не говоря, маленькая ершистая Зина могла в любое время - просидеть с удочкой у озерка до карасиной поклёвки, пошептаться с водой, с облаками, послушать, как поёт на всю округу в тайге одинокое дерево. Этому её в свободное время учил и сам знаменитый комбайнер. Это было в порядке вещей!

Необыкновенным было то, что направилась Зина в совсем непривычную сторону, к заставе. Через полчаса, заметив её, часовой сообщил сержанту Майорову: «Смотри-ка, Майоров! Это уж к тебе!» Ещё через несколько минут, допивая в столовой компот, она рассказывала Майорову про школьные дела и затеи. Потом, с разрешения старшины, поорудовала веником возле заставской кухни, подмела на спортплощадке и села около столовой приглаживать и ласкать узнавшего её оленёнка. Не один Ломоносов беспокоился о пограничных делах!

Но и это всё было обычным делом.

А потом начались дела необычные.

Сначала на кухню вошёл рядовой Волков и обрадованно отбил чечётку: на столе лежала целая гора сочной мытой морковки.

- Вот это старшина! - сказал Волков, обтёр одну, хрустнул ею и вдруг, опомнившись, бросился к котлу. Ещё можно было успеть морковки добавить в суп. Ещё было в самый раз!

Но тут у порога развернулся «газик», из которого выбрался довольный старшина Полтавский. Он тоже вытащил из машины ящик раздобытой наконец-то морковки, вбежал на кухню и остановился: Волков крошил в котёл янтарную морковь! Да какую!

- Откуда это? - ревниво спросил старшина.

- Не знаю! - пожал плечами Волков.-А разве не вы?

- Ну и человек! - сказал Полтавский.

- Честное слово, сам не знаю! - сказал Волков.

Старшина вздохнул и, вдруг увидев у порога щенка, грызшего такую мясную кость, что ой-ё-ёй! - спросил:

- А откуда у Удара целый килограмм мяса, тоже не знаете?

- Честное слово, не знаю, товарищ старшина,-удивился Волков.

Будущий пёс грыз вкусную громадную кость и косил глазом, будто говорил: «Какая разница, откуда она взялась? Взялась, и всё!»

- Непонятно! - сказал старшина.

А Зина подумала: «Чего непонятного?»

Она вовсе не удивилась и тогда, когда, надевая полегчавший ранец, услышала, как Щербаков сказал Полтавскому:

- Едете отдавать в ремонт телевизор? Так прихватите с собой гостью. Время уже ей быть дома.

Зинка этому не удивилась.

А вот Марья Ивановна, увидев, как дочь вылезает из пограничной машины, всплеснула руками и сказала:

- Ты погляди!

Это ей тоже было непонятно.

Понятно или непонятно, а на следующее утро Ивана Кузьмича разбудил стук в дверь и голос Марьи Ивановны:

- Иван Кузьмич, а школа что ж заперта?

- Воскресенье! - сказал Иван Кузьмич.

- А белить?

Выглянув в окно, Иван Кузьмич увидел у калитки целое собрание, с вёдрами и щётками для побелки, заметался: «Ну Ломоносов!» - и через несколько минут в классе уже запахло мокрой извёсткой.

Шуршали о стены щётки, слетали брызги, а сверху, со стороны, где работали старшие, доносился бойкий голос Марьи Ивановны: