Она поплыла быстрее, чтобы согреться, обогнала его. Он тут же саженками покрыл разделявшее их расстояние, опять поравнялся с ней.

Теперь они снова молча плыли рядом.

Спустя еще какое-то время он оглянулся. Берег превратился в едва видимую полоску.

Неожиданно снова подул успокоившийся было на время ветер. Он перевел взгляд на нее и увидел, что она почти перестала плыть.

— Я больше не могу, — задыхаясь, сказала она.

Личико ее сморщилось, слезы закапали по воде.

— Не плачь, — попросил он. — Не надо.

Небольшая, поднятая ветром волна, смывая слезы, накрыла ее с головой.

— Я хочу назад, — с трудом проговорила она, вынырнув и отплевываясь. — Поплыли назад.

— Хорошо, — согласился он.

Слезы были готовы появиться у него тоже, но ему удалось сдержаться. Мужчина ни за что не должен плакать, тем более перед женщиной.

— Поплыли, если хочешь.

Назад им было не доплыть, это он точно понимал. А самое главное, что возвращаться им некуда. В конце концов их найдут и ужас что с ними сделают. И больше они друг друга не увидят.

А зато так они уже никогда не расстанутся!..

Они повернули обратно, но она вскоре опять скрылась под водой.

На этот раз она вынырнула далеко не сразу.

— Не могу, — еле выговорила она, показавшись на поверхности. — Я устала. Я боюсь…

— Не бойся! — натужно выкрикнул он.

Он хотел объяснить, что бояться не нужно, что он здесь, рядом с ней, что он теперь всегда будет рядом, что там, где они окажутся, им будет очень хорошо, но не сумел ничего этого сказать, не нашел слов.

А если бы и сумел, то все равно бы уже не успел, потому что она снова ушла под воду.

Он ждал, но она все не появлялась.

Он понял, что остался один, и, уже не стесняясь ничего, горько, безутешно заплакал.

Спустя полчаса ветер стих так же неожиданно, как и возник. Вокруг стало совсем тихо и пусто.

Солнце окончательно взошло и с обычной для этих краев щедростью лило свое расплавленное золото на бескрайнюю водяную пустыню и узкую полоску пляжа, на которой с трудом можно было различить кучку аккуратно сложенной и придавленной камнем одежды.

Змея наконец-то заползла высоко в горы и после долгих поисков подходящего места облегченно улеглась в густой пожелтевшей траве, с наслаждением подставляя под горячие солнечные лучи свое гибкое длинное тело.

Она пребывала сейчас в том особом радостном состоянии истомы и покоя, которое всегда охватывало ее перед тем, как ей предстояло сменить кожу. Она загодя готовилась к этому таинственному и любимому ею периоду, когда все процессы в ее организме постепенно замораживались, и она как будто умирала, а потом рождалась заново, выползала из старой ненужной кожи, полная сил и здоровья, влажно блестя новыми черными чешуйками.

Внезапно змея приподняла голову. Сверкнули маленькие, настороженные, лишенные век глаза. Что-то потревожило змею. Какое-то чужое движение возникло внезапно на этом тихом высокогорном плато.

Бесшумно и неспешно двигаясь, змея свернула в кольцо свое вальяжно вытянутое тело и снова замерла, выжидая. Менять выбранное место ей совсем не хотелось по нескольким причинам. Во-первых, здесь ей нравилось, тут было очень удобно, во-вторых, она приползла сюда первая, и в-третьих, смена кожи, судя по тому, как уже начинала зудеть голова, должна была начаться очень скоро.

Постороннее движение тем временем нарастало. Змея опустила голову, но глаза по-прежнему смотрели обеспокоенно. Она знала, что в густой траве ее сейчас почти невозможно было заметить, и тем не менее решила оставаться настороже.

Костя Рачихин вбил крюк и, ловко подтягиваясь за веревку, поднялся на плато. Потом он перевернулся на спину и, упершись ботинком в небольшой скальный выступ, помог вылезти Володе Рудерману, с которым они шли в одной связке. Оба сбросили рюкзаки и с облегчением повалились на альпийскую травку. Солнце уже было в зените, а из лагеря они вышли рано утром, так что устали оба изрядно, тем более что подъем оказался неожиданно очень тяжелым.

Отдышавшись, они приподнялись и сели, глядя далеко вниз, на раскинувшуюся перед ними фантастическую безлюдную долину с многоцветными лугами, водопадами, горными озерами и мрачным, еле видным отсюда ущельем. Где-то вдалеке отсюда шла война, а тут была тишина и покой.

— Красота! — восторженно произнес наконец Володя. — Нет слов! Просто пиздец!

— Полный пиздец! — усмехнувшись, подтвердил Рачихин. — Ну что, подкрепимся перед рывком?

Оба одновременно повернулись и оценивающе посмотрели на вершину горы Конь, до которой оставалось уже не так много по сравнению с пройденным.

Однако это последнее восхождение и было самым трудным. Бледно-зеленый скальный склон из полудрагоценного камня — змеевика круто вздымался над небольшой поляной, на которой они сейчас находились. По ту сторону перевала их ждало море, и спуск к нему вел пологий и легкий. Но перед этим предстоял этот главный рывок.

— Лады? — снова спросил Костя.

На самом деле спрашивал он просто так, старался быть любезным. Старшим в двойке был он и все решения принимал сам.

— Давай, — согласился Володя.

— Это мы на раз! — сказал Рачихин и потянулся к клапану рюкзака. — Долго рассиропиваться не будем, а по кофейку и по паре бутербродов — милое дело. Ты как? — поинтересовался он, бросив на Володю испытующий взгляд.

— Ничего, держусь пока, — криво усмехнулся тот.

Володя отстегнул карабин и встал, глубоко вдыхая чистейший высокогорный воздух и прислушиваясь к своему желудку. На прошлом привале он имел глупость попить воды из протекавшего рядом ручья и с тех пор мучился животом.

Он даже теперь точно выяснил причину этих мучений, поскольку чуть погодя они наткнулись на крупные камни шоколадного цвета. Камни эти, по определению Рачихина, являлись не чем иным, как мышьяковой рудой, и вода в омывавшем их ручье явно была нездоровой.

Впрочем, эта новая информация нисколько Володе не помогала. Спазмы в животе периодически настигали его, заставляя их останавливаться и пережидать эти тяжелые моменты.

Володя страдальчески сжимал зубы и мучительно, из последних сил стискивал ягодицы, чтобы не дать вырваться наружу распиравшей его изнутри массе. Справившись с очередным приступом, он кивал Рачихину, и они двигались дальше.

В последний раз у Володи возникло подозрение, что ему не удалось полностью справиться с мышцами таза и что-то все-таки просочилось в трусы. Но он ничего не сказал Косте. Мало того что было стыдно, в тот момент они так или иначе не могли остановиться, поскольку буквально висели над пропастью, а позднее это уже потеряло смысл.

— Знаешь, я, пожалуй, отойду побомблю, — произнес Володя, стараясь говорить небрежно.

— Угу, — со смешком одобрил Костя.

Володя нагнулся, вынул из кармана рюкзака мятую газету и, еле передвигая ногами, поскольку приступ опять прихватил его, пошел на другой край полянки.

Рачихин сочувственно посмотрел ему вслед.

— Ты уж давай там как следует просрись, — напутствовал он его, — чтобы нам дальше уже без остановки переть.

— Я постараюсь, — сквозь сжатые зубы, не оборачиваясь, ответил Володя.

Он сделал еще несколько шагов по густой траве и остановился, понимая, что дальше идти не может. С невероятной скоростью Володя расстегнул ремень, спустил штаны вместе с трусами, присел на корточки и с наслаждением облегчил измученный желудок.

— А-а-а-а-а! — не выдержав, застонал он от удовольствия.

Костя, услышав стон, усмехнулся и покачал головой. С одной стороны, ему было немного жаль товарища. С другой — почему-то именно с Рудерманом вечно случаются какие-то идиотские истории. Дня не проходит, чтобы он во что-то не вляпался.