Из всех гостей, присутствовавших на этом вечере, только один человек мог оказаться мне полезен — Фриц Вернер; но его что-то не было видно, и я слонялся из комнаты в комнату, высматривая его. Расхаживая среди гостей, я слышал обрывки анекдотов и разговоров; вечер протекал, как и всегда в домах врачей.

«Слыхали про французского биохимика, у которого родились близнецы? Он одного крестил, а другого оставил в качестве контрольной единицы».

«Все равно у всех у них рано или поздно развивается бактериемия…»

«А что вы хотите от человека, который учился в колледже Хопкинса?…»

«Конечно, можно выправить газы крови, но ведь этим кровообращению не поможешь…»

«… Конечно, он насвистался. Кто б не насвистался».

«…печень чуть не до колена. А никаких функциональных нарушений…»

«Она заявила, что выпишется, если мы не будем оперировать, так что, естественно, мы…»

«Не может быть! Гарри с санитарочкой из седьмой? С этой блондинкой?»

«…просто не верю. Он публикует больше журнальных статей за год, чем средний человек может прочесть за всю жизнь».

К восьми я начал уставать. И тут увидел Фрица Вернера; он как раз входил в комнату, приветственно помахивая всем рукой и о чем-то весело рассказывая. Я двинулся к нему, а он к бару.

Это был высокий, тощий, почти изможденный человек. В его движениях было что-то птичье; ходил он как-то неуклюже, бочком; слушая собеседника, вытягивал шею, словно был туг на ухо. В нем чувствовалась какая-то страсть, что, возможно, объяснялось его австрийским происхождением и еще артистичностью натуры; Фриц в качестве хобби занимался живописью, отчего у него в кабинете всегда бывало тесно и беспорядочно, совсем как в студии. Но зарабатывал он на жизнь — и притом неплохо — как психиатр, изо дня в день терпеливо выслушивая скучающих пожилых дам, которые на закате жизни вдруг вообразили, что у них неладно с головой. Протягивая мне руку, он улыбнулся.

— Кого я вижу! Не язва ль это здешних мест?

— Я уж и сам начинаю так думать.

Он окинул взглядом комнату.

— Ваша жена выглядит сегодня просто очаровательно. Ей нужно всегда носить голубое.

— Я ей передам.

— Просто очаровательно. Как вообще все семейство?

— Спасибо, хорошо. Фриц…

— А работа?

— Послушайте, Фриц. Мне нужна помощь.

Он тихонько рассмеялся:

— Помощи мало. Вас спасать пора. Вот вы разговариваете то с тем, то с другим. Полагаю, что всех, кого нужно, вы уже успели повидать. Какое впечатление произвела на вас Баблз?

— Какая? Артисточка, которая выступает со стриптизом?

— Нет, я хочу сказать Баблз — соседка по комнате.

— Соседка Карен?

— Да.

— По общежитию в колледже?

— Господи, да нет же. По квартире, которую прошлым летом они снимали сообща на Бикон Хилле. Карен, Баблз и еще третья, которая имела какое-то отношение к медицине — сестра, или техник, или еще кто-то там. Хорошая компания!

— А как ее настоящее имя? Не Баблз[4] же?

Кто-то подошел к бару за подкреплением. Фриц строго посмотрел по сторонам и сказал профессиональным тоном:

— Звучит довольно серьезно. Пришлите его ко мне. Завтра, между половиной второго и половиной третьего.

— Я это устрою, — сказал я.

— И прекрасно. Рад был повидать вас, Джон.

Мы пожали друг другу руки.

Джудит разговаривала с Нортоном Хэмондом, который стоял, прислонившись к стене. Подходя к ним, я подумал, что Фриц прав: она действительно выглядела очаровательно. А потом я заметил, что Хэмонд курит сигарету. Собственно, ничего особенного в этом не было, если не считать того, что Хэмонд вообще-то некурящий. Рюмки в руке у него не было, и курил он не спеша, сильно затягиваясь.

— Слушай, — сказал я. — Ты бы с этим поосторожней.

— Я пыталась объяснить ему, — заметила Джудит — что кто-нибудь обязательно унюхает.

— Никто здесь ничего не унюхает, — возразил Хэмонд. По всей вероятности, он был прав: в комнате было не продохнуть. — А ты, значит, за аборт, но против марихуаны? Так я тебя понимаю?

Пока я наблюдал, как он набирает полный рот дыма, меня вдруг осенила мысль:

— Нортон, ведь ты живешь на Бикон Хилле. Ты не знаешь некую особу по прозвищу Баблз?

— Кто же ее не знает? — Он рассмеялся. — Баблз и Суперголова. Они всегда вместе.

— Суперголова?

— Ага. Это ее текущее увлеченье. Сочинитель электронной музыки, которая звучит, как собачья свора, воющая на луну.

— Она не жила прежде в одной квартире с Карен Рендал?

— Не знаю. Возможно. А что?

— Как ее настоящее имя? Этой Баблз.

— Никогда не слышал, чтобы ее называли по-другому. А парня зовут Сэмюел Арчер.

— Где он живет?

— Где-то недалеко от ратуши, в каком-то подвале. Он у них оборудован под чрево.

— Под чрево?

— Это надо видеть, чтоб поверить, — сказал Нортон и спокойно, удовлетворенно вздохнул.

Адрес я нашел в телефонном справочнике: Сэмюел Ф. Арчер, 1334, Лэнгдон-стрит.

Правда, существовал риск, что Сэмюел Ф. Арчер мог переехать, но все же я решил отправиться прямо по адресу. Квартира находилась в облупленном многоквартирном доме на крутом восточном склоне Бикон Хилла. В подъезде пахло капустой и пеленками. Я спустился по скрипучей деревянной лестнице в подвал, где сразу же вспыхнул зеленый свет, осветив дверь, выкрашенную черной масляной краской. На двери висела табличка с надписью: «Господь печется о чадах своих». Я постучал.

Изнутри до меня доносились взвизгивания, завывания, трели и стенания. Дверь отворилась, и передо мной предстал молодой человек лет двадцати с небольшим, с окладистой бородой и длинными влажными черными волосами. На нем были джинсы, сандалии и лиловая и белую крапинку рубашка. Он смотрел на меня приветливо, не проявляя ни удивления, ни любопытства.

— Что угодно?

— Я доктор Бэрри. Вы не Сэмюел Арчер?

— Нет.

— А мистер Арчер дома?

— Он сейчас занят.

— Я бы хотел его видеть.

— Вы его знакомый? — Теперь он смотрел на меня с нескрываемым недоверием. Я услышал новый каскад звуков — скрежет, грохот и протяжный свист.

— Мне нужна его помощь.

Он как будто немного оттаял:

— Неудачное время вы выбрали.

— Дело не терпит отлагательства.

— Вы доктор?

— Да.

— У вас машина?

— Да.

— Какой марки?

— «Шевроле», 1965 года.

— Номер?

— Два-один-один-пять-шестнадцать[5].

— Извините, но сами понимаете, какое теперь время. Никому нельзя верить. Заходите. Только молчите, хорошо? Я сперва сам ему скажу. Когда он творит, к нему лучше не подходить. Правда, сейчас уже пошел седьмой час, так что, наверное, ничего. Но вообще-то он легко срывается с нарезок. Даже на излете.

Мы прошли через комнату, бывшую, по-видимому, гостиной. Тут стояли диван-кровати и несколько дешевеньких торшеров. Стены были белые, — покрытые странным растекающимся рисунком, выполненным светящимися красками. Свет фиолетовой лампочки еще больше выделял его.

— Ошалеть можно, — сказал я в надежде, что говорю именно то, что нужно.

— И не говорите.

Мы вошли в следующую комнату. Свет здесь был притушенный. Бледнолицый невысокий юноша с огромной копной светлых вьющихся волос сидел на полу на корточках, в окружении разнообразной электронной аппаратуры. У стены стояли два микрофона. Работали сразу два магнитофона. Бледнолицый юноша трудился над своей техникой, он нажимал то одну, то другую кнопку и извлекал из поставленных повсюду приборов странные звуки. Когда мы вошли, он на нас даже не взглянул. Вид у него был весьма сосредоточенный, но движения казались замедленными.

— Обождите здесь, — сказал бородатый. — Я ему скажу.

Я остановился у двери. Бородатый подошел к бледнолицему и позвал тихонько: «Сэм, Сэм».