Хоффманн потрогал детское кресло, стоящее задом наперед на пассажирском сиденье. Закреплено надежно, и Расмус, как всегда, проковыривает узор, отрывая кусочки обивки. Кресло Хуго — с высоким квадратным основанием, пожестче; Пит проверил ремень безопасности, одновременно поцеловав мягкую щечку.

— Я только позвоню. Сможете посидеть тихо минутку? Честное слово, я закончу до того, как мы проедем под Нюнесвэген.

Амфетамин в капсулах, детские сиденья, которые надо закрепить как следует, ботинки, на которых блестят частицы смерти.

Ему до сих пор не верилось, что все это — элементы его обычного дня.

Пит выключил телефон в тот момент, когда машина пересекала запруженную въездную дорогу. Он успел сделать два звонка, два коротких разговора, первый — с бюро путешествий (заказать билет на последний рейс «Скандинавских авиалиний», на 18.55, в Варшаву), второй — с Генриком, представителем головной конторы; они договорились встретиться в Варшаве через три часа.

— Я успел. На этой стороне дороги я все закончил. Теперь давайте болтать.

— Ты разговаривал с работой?

— Да. С работой.

Три годика. И уже различает языки и когда на каком папа говорит. Пит погладил Расмуса по голове, почувствовал, как Хуго у него за спиной нагнулся, чтобы что-то сказать.

— Я тоже умею по-польски. Jeden, dwa, trzy, cztery, pięć, sześć, siedem…[7] — Он замолчал, потом закончил — уже не так бойко: — Восемь, девять, десять.

— Здорово. Вон ты уже сколько знаешь.

— Я хочу научиться дальше.

— Osiem, dziewięć, dziesięć.[8]

— Osiem, dziewięć… dziesięć?

— Вот ты и научился.

— Вот я и научился.

Они проезжали мимо цветочного магазина. Пит остановил машину, потом дал задний ход, вышел.

— Подождите минутку. Я сейчас.

Пластмассовый пожарный автомобиль стоял метрах в двухстах от гаража, посреди узкой подъездной дорожки. Хоффманну удалось не столкнуться с ним ценой того, что он слегка ободрал правое крыло машины о забор. Пит отстегнул ремень безопасности, снял детские сиденья и постоял, глядя на маленькие ножки, бегущие по темно-зеленой лужайке. Мальчики упали на землю и поползли сквозь низкий кустарник к соседскому дому. Сколько же в них энергии и радости. Иногда все так просто.

Держа в руках букет, Хоффманн отпер дверь темного дома; утром пришлось уходить второпях, все немножко опаздывали. Надо было бы помыть тарелки, оставшиеся на столе после завтрака, а потом убрать валявшуюся во всех комнатах первого этажа одежду, но Хоффманн сразу спустился в подвал — в бойлерную.

Стоял май месяц, и автоматика бойлера будет выключена еще долго. Хоффманн запустил бойлер вручную, нажал на красную кнопку, открыл дверцу, послушал — агрегат вздрогнул, когда в нем загорелось пламя. Пит наклонился, развязал шнурки, снял ботинки и бросил их в огонь.

Три красные розы на кухонном столе в тонкой вазе, они купили ее как-то летом на фабрике «Куста Буда».[9] Тарелки Софьи, Хуго и Расмуса на местах, определенных еще в квартире, из которой они уехали тем же летом. Полкило размороженной говядины с верхней полки холодильника, обжарить мясо, — соль, перец, сливки для соуса и две банки рубленых помидоров в собственном соку. Вкусно пахнет; палец в сковородку, — на вкус тоже отлично. Полкастрюли воды с каплей оливкового масла, чтобы макароны не слиплись.

Хоффманн поднялся на второй этаж и в спальню. Постель осталась неубранной, и он зарылся лицом в подушку, хранившую запах Софьи. Собранная сумка, как всегда, в платяном шкафу — два паспорта, бумажник с евро, злотыми и американскими долларами, рубашка, носки, белье и туалетные принадлежности. Хоффманн взял было ее, но поставил в прихожей — вода закипела, полпачки ломких спагетти сквозь влажный пар. Он посмотрел на часы. Полшестого. Придется спешить, но он успеет.

На улице было еще тепло, последние лучи солнца скоро исчезнут за крышей соседского дома. Пит подошел к живой изгороди (этим летом надо будет подстригать ее вовремя), увидел по ту сторону мальчишек, которых узнал бы с закрытыми глазами, позвал — ужинать! Немного погодя услышал, как по узкой улочке приближается такси — повернуло, остановилось на дорожке, ведущей к гаражу, красная пожарная машинка снова устояла.

— Привет.

— Привет.

Они обнялись; он, как всегда, подумал, что не сможет разжать руки.

— Я не успею поесть с вами. Вечером надо в Варшаву. Срочное совещание. Но завтра к вечеру вернусь. Ладно?

Она пожала плечами:

— Не ладно. Я так ждала, что мы проведем вечер все вместе. Но — ладно.

— Я приготовил ужин. Все на столе. И позвал пацанов, они идут домой. Во всяком случае, должны.

Короткий поцелуй в губы.

— Еще один. Ты знаешь.

Еще один. Всегда четное число. Его рука на ее щеке, еще два поцелуя.

— Теперь три. Еще один.

Пит поцеловал еще раз. Они улыбнулись друг другу. Он взял сумку и пошел; глянул на изгородь, на дыру посредине — наверное, мальчишки пролезли там.

Что-то их не видно. Он не удивился.

Снова улыбнулся и завел мотор.

Эверт Гренс шарил по коврику, уходящему под пассажирское сиденье и ноги Свена Сундквиста. Под сиденье он спрятал две кассеты. В бардачке лежали еще две. Скорее забрать, уложить в коробку, забыть про них.

Двое молодых полицейских — кажется, уже не такие бледные — стояли на тротуаре между капотом автомобиля и дверью дома номер семьдесят девять. Херманссон завела машину и дала задний ход, но тут один из полицейских постучал в окошко, и Свен опустил стекло.

— Как по-вашему, что это?

Гренс наклонился вперед с заднего сиденья.

— Как вы и говорили. Расправа.

В Крунуберге начался ранний вечер, и найти свободное место на Бергсгатан было нелегко. Херманссон трижды объехала блеклые полицейские здания и, несмотря на протесты Эверта, остановила машину на Кунгсхольмсгатан, возле входа в полицейский участок Норрмальма и Управление уголовной полиции лена. Гренс чуть заметно кивнул дежурному и вошел в дверь, мимо которой не проходил уже много лет — он давно научился любить рутину и крепко держался за нее, чтобы не упасть. Коридор, узкая лестница — и вот они в Единой диспетчерской службе, куда поступают звонки со всего лена, — в сердце огромного дома, в зале величиной с небольшое футбольное поле; за каждым вторым компьютером полицейский или гражданский служащий следит за тем, что происходит на трех маленьких экранах перед ним и на экранах гораздо больших, покрывающих стены от пола до потолка. Началась обработка четырехсот вызовов, поступивших в этот день на номер 112.

Взяв по стаканчику кофе, Свен, Мариана и Гренс уселись рядом с женщиной лет пятидесяти, гражданской служащей; она оказалась из тех, кто кладет руку собеседнику на плечо.

— Во сколько?

— В двенадцать тридцать семь. И на несколько минут раньше.

Женщина, так и держа руку на плече Эверта, другой рукой набрала на клавиатуре «12.36.00»; последовавшая за этим тишина показалась всем долгой, как всегда во время совместного ожидания.

— Twelve thirty-six twenty.[10]

Вслед за электронным голосом, говорившим по-английски, как во всех полицейских участках мира, раздался живой — молодая женщина, плача, сообщала о драке в подъезде дома на Мариаторгет.

— Twelve thirty-seven ten.[11]

Какой-то ребенок закричал, что папа упал с лестницы, у него очень-очень-очень много крови из щеки и волос.

— Twelve thirty-seven fifty.[12]

И какой-то скрежет.

Звонок явно из дома. Вероятно, с мобильного телефона.

На экране анонимный номер.

— Незарегистрированная сим-карта.