Возникшая тяга к этой женщине была для него непонятной и уже этим пугала, настораживала. Эльвира обладала внешней привлекательностью — но разве в его жизни мало встречалось женщин даже более красивых, чем она, о которых тут же забывал, расставшись? Это непонятное влечение к ней он не мог ничем объяснить. Единственное, чем она отличалась от своих предшественниц, — в ее поведении присутствовало некое безумие.

«Это надо было додуматься — накуриться анаши и устроить посиделки на черепе! Предположим, она чокнутая, как и ее покойный муж, — но как я, абсолютно психически здоровый, пошел у нее на поводу?»

Воспоминания о мундасане вызывали у Леонида раздражение, хотя дни, а особенно ночи, проведенные с Эльвирой, оставили у него самые приятные впечатления и он был не прочь повторить подобную «командировку». Он боялся привязаться к этой женщине. И еще его пугало, что слишком много странного и необычного стало происходить в его жизни: сны, похожие на явь, и то болезненное состояние, в которое впал у Стаса. Было достаточно много «но», чтобы воздержаться от встречи с Эльвирой.

Решение временно избегать встреч с ней давалось ему тяжело, и он часто порывался, особенно после ее звонков, поехать к ней, лишь в последний момент останавливая себя усилием воли. В качестве альтернативы встречам с Эльвирой Леонид принялся более детально знакомиться с тем, что было связано с личностью ее покойного мужа, и к этому его побуждал не только меркантильный интерес в связи с продажей картин, а и просто любопытство. Смертолюбов как личность был в его понимании весьма странен, даже для среды художников, где всевозможных чудиков хватало.

Порой Леонид ловил себя на мысли, что никак не может представить себе Смертолюбова внешне, хотя знал из описания Эльвиры, что тот был невысокого роста, очень худощавый, подвижный, обычной наружности, носил длинные темные волосы, даже не тронутые сединой. Смертолюбов зачесывал их назад, открывая, как он говорил, «сократовский» лоб. Он также обладал тяжелым взглядом черных глаз, которым буквально «высверливал» собеседника — «глаза в глаза», и мало кто мог этот взгляд выдержать. По натуре был крайне самоуверен, громкоголос, любил поспорить и доказать свою правоту в жарких словесных баталиях.

Когда Леонид пытался соединить всю эту информацию в некий образ, у него получалось какое-то аморфное, расплывчатое пятно, словно этот ярый противник фотографии и после смерти не желал показать свое лицо, пусть даже ненастоящее.

«Пятидесятилетний Смертолюбов и юная Кассандра — чем он мог покорить ее сердце? А почему именно сердце? Может, он нахватался на родине «Камасутры» всевозможных удивительных штучек, поражающих воображение юных див? Будет весьма любопытно на нее взглянуть, пообщаться, возможно, она что-нибудь свое добавит к образу художника».

В субботний день Леонид отправился на «зеленку», чтобы проверить полученную от Стаса информацию и разузнать что-нибудь новенькое.

Ему не особенно верилось, что у художника, имеющего в качестве жены постоянно извергающийся вулкан страстей под именем Эльвира, мог быть кто-нибудь на стороне.

«Кассандра, в древнегреческой мифологии провидица, предрекшая гибель Трои. Интересно, почему такое прозвище у девушки? Соблазнилась звучностью имени или были для этого какие-то основания? Или она тоже умеет «слышать» будущее? Тогда какие храмовые змеи ей «вылизали» уши, таким образом подарив дар провидицы? Таинственный, странный художник с не менее странной фамилией… Наверное, и его любовница такая же загадочная личность. А может, все просто и не стоит углубляться, чтобы не разочароваться?»

К бывшему Зеленому театру, теперь превратившемуся просто в «зеленку», было непросто подъехать на автомобиле, но Леониду было лень оставлять машину и идти пешком. Поэтому за Почтовой площадью он свернул с набережной направо, переехал старые трамвайные рельсы, по которым все еще бегали допотопные вагончики, выехал на узкую дорожку с разбитым асфальтом и, еле-еле вписываясь, поехал вперед.

Справа нависали высокие зеленые холмы, надежно скрывающие современный город, слева, за трамвайной колеей, вдоль набережной, проходило шоссе, которое все время напоминало о себе несмолкаемым шумом, даже тогда, когда оно оказалось значительно ниже и скрылось за высоким каменным парапетом. Зато теперь Леониду открылся вид на широкую гладь реки, искрящейся аквамарином в лучах солнца, манящей прохладой в жаркий день, соблазняющей желтыми песчаными пляжами островов.

«Так и лето пройдет, а мне все некогда сходить на пляж. В выходные захвачу Богдану и съезжу с ней куда-нибудь на природу, за город. Жаль только, мест для подобного «дикого» отдыха почти не осталось — кругом частная собственность».

Он двигался по узкой асфальтной дорожке, на которой не разъедешься со встречным автомобилем. Она была вся в выбоинах, которые приходилось преодолевать «в лоб», на первой передаче, из-за невозможности их объехать двигаться со скоростью пешехода.

Несмотря на малую скорость, он все равно чуть было не проехал бывший Зеленый театр, скрытый за густым изумрудным одеянием деревьев, лишь в последний момент отреагировав на показавшийся в просвете зелени небольшой фрагмент щербатой стены и доносившиеся оттуда звонкие молодые голоса.

Леониду пришлось оставить машину на дорожке, понимая, что если кто-нибудь полоумный вроде него окажется здесь «на колесах», то никак автомобиль не объедет. Он поднялся на бутовый парапет, тянувшийся каменным поясом вдоль холмов, и шагнул под сень деревьев, своими кронами создававшими здесь постоянный полумрак и приятную прохладу в жаркий день. Прошел мимо заваренной решетки дренажно-штольного колодца, сокращенно ДШК, и поднялся по склону, где его взору открылось крепостное укрепление из потемневшего от времени желтого кирпича, прячущееся между двумя холмами. Фасад укрепления был весь выщербленный — пережил неспокойные времена, хотя Леонид знал, что оно никогда не использовалось при боевых действиях. Минувшие войны, с беспощадной алчностью прошедшие через город, не заметили его, но зато время оставило глубокие шрамы-трещины, морщины-выбоины на почти тридцатиметровой кирпичной стене, слепо щурящейся уцелевшими бойницами. Последние несколько десятилетий эта стена использовалась альпинистами-любителями для отработки навыков преодоления «вертикалок».

Почти у самой стены весело смеялась группа молодежи — три девчонки и двое парней, лет по восемнадцать-двадцать. Паренек в шортах и майке защитного цвета держал в руках страховочную веревку, уходящую вверх. Неподалеку от них, на земле под деревьями, живописной грудой лежали их вещи: рюкзаки, сумки, полиэтиленовые пакеты.

— Кто сказал, что люди летают хуже птиц? Им у нас еще учиться и учиться! — послышался голос с самого верха стены, где обнаружился худенький мальчишка в синих шортах и грязной красной футболке.

— Глупостям и дуростям! — хихикнув, громко дополнила девчонка с крашеными иссиня-черными волосами, в джинсах и оранжевой футболке.

— Лечу-у-у! — крикнул мальчишка и бросился ласточкой вниз.

У Леонида замерло сердце, когда он увидел, как паренек стремительно падает, и лишь не долетев метра два-три до земли, он спружинил на веревке, его бросило к стенке, но мальчишка ловко самортизировал ногами, оттолкнулся и повис.

— Кла-а-асс! — восторженно воскликнул он.

— Серый, ты хоть бы предупредил — еле тебя удержал, хорошо, что Мишаня сориентировался и помог! — раздался недовольный голос парня, держащего страховочную веревку.

— Кто следующий? — насмешливо спросил парнишка. Он, раскачавшись, подтянулся к стене и словно прилип к ней.

Повисло молчание.

— А я опять хочу! — не утихомиривался безумец по прозвищу Серый. — Слабаки!

Он принялся быстро карабкаться по стене, словно она не была вертикальной. Движения у него были ловкие, быстрые, он то и дело подтягивался на кончиках пальцев, словно ничего не весил, а это восхождение не стоило ему никаких усилий.

— Пожалуй, я попробую, — согласился чернявый паренек в открытой майке и спортивных штанах. — Серый, спускайся — подстрахуешь меня, а то Паша один не удержит.