— А может, он был живой, только в коме? — пофантазировал Леонид. — Или, может, он занимался йогой и вошел в глубокий транс? Где его похоронили?

— Как он хотел: тело сожгли, а пепел я развеяла.

— Кошмар! — Леонида бросило в пот. — А если это в самом деле был транс, и он пришел в себя в гробу, который уже находился в печи крематория? — Он живо себе представил, как в огне корчится, кричит очнувшийся человек, как побелел от ужаса истопник, понимая, что уже ничем не может помочь.

— Делали вскрытие, чтобы установить причину смерти, так что если это был транс, то он умер раньше, на прозекторском столе. — Эльвира была спокойна, лицо безмятежно, словно это ужасное предположение ее совсем не тронуло.

— Какая причина записана в его свидетельстве о смерти?

— Сердечная недостаточность. Пятьдесят лет — в наше время для мужчин это возраст.

— А я думал, что он постарше был. Вечером нужна будет его биография: найди готовую или сама напиши, что вспомнишь.

«Жаль, что нет его фотографий, — было бы любопытно посмотреть на этого чудака со странностями, рисовавшего сюрреалистические картины на индийские мотивы и верившего, что его работы могут кого-то вылечить, — подумал Леонид, проигнорировал лифт и бегом спустился по лестнице с четвертого этажа. — Но ведь паспорт у него был, и фотография в нем была — выходит, все же фотографировался. И заграничный паспорт у него был — без него бы в Индию не попал. Пусть Элла поищет его заграничный паспорт, карточки на документы. Умер он в пятьдесят, а фотографию в паспорт должен был вклеить в сорок пять, не исключено, что они где-то у него валяются».

Время нахождения в «командировке» Леонид использовал, занимаясь материализацией своей идеи — продвижением картин художника Смертолюбова. Ночи он проводил с его вдовой, которая оказалась неистощимой выдумщицей в плане секса и получения удовольствия.

А вот автобиографию мужа Эльвира не нашла и сама написала, что знала. Оказалось, что знала она совсем немного, хотя они вместе прожили шесть лет. Но и то, что она поведала, удивило Леонида. Оказывается, Смертолюбов происходил из семьи обрусевших немцев и являлся одним из непрямых потомков знаменитого генерала Тотлебена, создавшего многие известные фортификации, героя обороны Севастополя. А чудная фамилия — Смертолюбов — это не что иное, как перевод фамилии Тотлебен.

В двадцатых годах ХХ столетия прадед художника предчувствовал, что знаменитая фамилия может сыграть роковую роль в судьбе близких людей после победы пролетариата, но все же был не в силах расстаться с ней — в их роду генеральский мундир носил каждый второй по мужской линии. Возможно, не будь революции, и он дослужился бы до этого чина. И он сделал ее перевод, но только в несколько искаженном варианте: «тот» — смерть — осталась, а «лебен» — жизнь — трансформировалась в «любить».

Он не предполагал, что столь мрачной выдумкой вызовет гнев Судьбы — фамилия оказалась пророческой: прадеда расстреляли в начале тридцатых, дед погиб на фронте в Великую Отечественную, отец сгинул в лагерях в пятидесятых, уже перед самой смертью Сталина, но перед этим успел осчастливить свою жену ребенком — Артемом. Даже бронзовый бюст самого генерала, графа Тотлебена, установленный в Севастополе, не избежал фатальной участи — во время боевых действий ему оторвало голову германским снарядом, правда, впоследствии памятник восстановили и неоднократно реставрировали.

Теперь, вместе со смертью Баки-Артема, полностью оборвалась эта ветвь рода Смертолюбовых, так как художник за свою жизнь был трижды женат, но детей не имел. Во всяком случае, Эльвира о них не слышала, а за время замужества не замечала у него тяги к обзаведению наследниками. У нее самой была дочь от первого брака, которая жила с ее родителями, и она считала, что свой материнский долг выполнила.

Биография художника была полна загадок, хитроумных ребусов: в комсомол Артемку не приняли как сына репрессированного, но художественный институт он сумел закончить, что в те времена было равносильно чуду. Еще более странным было то, что он каким-то образом оказался в Индии, где прожил семь лет, хотя с его же слов Эльвира знала, что он считался невыездным из-за биографии отца. В те времена попасть в чуждую, капиталистическую страну, не пройдя проверку странами соцлагеря, было невозможно, а тут — сразу в «развивающуюся» Индию на семь лет! Информация, которую поведала Эльвира, была скудной, но Леонид не растерялся, и вместо того, чтобы безнадежно пытать молодую женщину, сам придумал художнику биографию.

Он дал волю фантазии, и потомок генеральского рода стал искателем приключений, ради которых слонялся по белу свету, но, снова вспомнив, что тот был только (!) в Индии, сделал акцент на упрятанных в джунглях храмах-ашрамах, тайнах йогов и несчастной любви к девушке из внекастовых, неприкасаемых. Статья получилась большая, громоздкая, с обилием эмоций, фантазий и минимумом конкретной информации, но Леонид остался доволен. Единственное, что его огорчало, — Эльвира так и не разыскала ни одной фотографии художника, взамен дала кучу цветных фотографий с разными видами, в том числе и с индийскими храмами. Среди этой массы фотографий его внимание привлекли несколько особенно ярких, поражающих гаммой красок. На них были запечатлены фантасмагорические фигуры, но он никак не мог понять, что именно изображено.

— Что это? — спросил он у Эльвиры, а та, откинувшись на спинку дивана, неожиданно разразилась диким хохотом, до слез.

Такой смех заразителен, и вскоре сам Леонид хохотал вместе с ней, не зная почему. Но смех сразу оборвался, как только он представил, насколько глупо это выглядит со стороны. Он встал, пошел в кухню и, вернувшись с чашкой воды, принялся брызгать в лицо истерически смеющейся женщине.

— Хватит! Хватит! Прекрати, а то всю красоту смоешь, — стала приходить в себя Эльвира.

— Успокоилась? А теперь объясни, что на них изображено. — Он придвинул фотографии поближе к ней, словно та была крайне близорукой.

— Не догадываешься? — Эльвира стала подозрительно морщить нос, словно готовясь к новому приступу смеха.

— Нет, если бы догадывался, то не спрашивал бы, — сказал Леонид раздраженно. «Взрослая женщина, а ведет себя как дурочка с переулочка».

— Это из канализации, — выдохнула она, чтобы снова не рассмеяться.

— Откуда-откуда?!

— Из городской канализационной системы. В последние годы он стал водиться с какими-то пацанами, совсем молоденькими, и спускался с ними в канализационные люки, там и сделал эти фотки. В жизни все эти сталагмитики, слизь, дерьмо и прочие отложения выглядят гораздо прозаичнее, а он использовал подсветку с разными цветными фильтрами: красным, голубым, зеленым. Получилось недурственно, но как представишь, что это в основном всякие гнусные отложения… — Эльвира брезгливо скривилась.

— Все равно красиво. Дали в своих ранних работах использовал много скатологических[4] элементов. А почему ты так смеялась? Я вроде ничего смешного не сделал.

— Прости, милый, но поверь — не над тобой. Бака — взрослый мужчина, а вместе с пацанами лазил по канализациям и фотографировал всякую дрянь, стараясь сделать ее красивой. Как он говорил, красота определяется цветом и формой, но никак не содержанием.

— Выходит, он, ко всему, еще увлекался диггерством — возможно, Фрейд обозвал бы это проявлением инфантилизма в зрелом возрасте и связал бы с либидо. Об этом я в статье упоминать не буду, это явное сумасшествие. Лучше бы он отрезал себе ухо, как Ван Гог — для будущих ценителей его произведений было бы интереснее.

Подготовив статью, Леонид обзвонил знакомых журналистов и собрал их всех вместе в кафе-подвальчике, где обычно тусовался небогатый творческий народ.

— Вечно тебя тянет в этот каменный мешок, на открытой площадке было бы лучше — ведь лето! А тут, как обычно, накурено, — недовольно пробурчал, морщась, Вадим, журналист солидной ежедневной газеты.