Садовников еще раз огляделся, пытаясь понять, что же на самом деле являлось сном: похороны Леснера или теперешняя студийная обстановка, где над ним по-отечески склонился Апоков, один, без всякого сопровождения. А может быть, встреча в студии являлась продолжением первой серии сна. Потер виски, ущипнул себя. Нет, Апоков не исчезал. Тут Сергей вспомнил, что должен был в очередной раз посетить Шаболовку по настоянию Романа.

– Михаил Юрьевич Леснер… жив? – спросил на всякий случай.

– Жив, – удивился Апоков. – Десять минут назад с ним по телефону разговаривал. А почему такой вопрос?

– Так…

– Ждешь кого-нибудь? – улыбался Апоков.

– Да… Иквину Галину Васильевну жду… по поводу рок-оперы… Мы здесь договорились встретиться.

– И давно ждешь?

Садовников посмотрел на часы.

– Да, давно… минут уже сорок.

– Надо же, какая необязательная! – всплеснул руками Апоков. – Наш лучший сценарист ждет ее в условленном месте уже сорок минут, а она, поди, чаи в приемной распивает. Нет, ты сиди, сиди… Я сам схожу в приемную и пришлю ее к тебе.

Апоков быстро зашагал к выходу, но задержался на секунду, когда поравнялся с дверным проемом. Обернулся.

– Когда закончишь дела с Иквиной, сразу зайдешь ко мне в кабинет, хорошо?

– Хорошо, Александр Завенович, зайду.

– Спасибо.

«Что за чудеса? – Сергея аж передернуло. – «Спасибо» сказал, побежал звать Иквину для меня. В кои-то веки в студии появился… заботливый такой… Меняется к лучшему? Да нет… не поверю. Нельзя верить».

Через три минуты появилась Иквина. С маской полного безразличия ко всему миру она поднялсь по ступенькам, прошла между кресел и встала напротив Сергея.

– Здравствуйте, Галина Васильевна.

– Здравствуй. Чего тебе?

– Вот, – Садовников достал из сумки все, что успел написать за последние дни в перерывах между известными событиями. – Извините, что пока от руки. Мне за листами с авторучкой думается легче… На самом деле я поверил, Галина Васильевна, что задача в принципе может быть решаемой. Две исторические линии в рок-опере, как, наверное, и в спектакле, увязать можно. Сцену пополам, конечно, «распиливать» не стоит, это было бы слишком примитивно, но для того, чтобы одна линия сменяла другую, я предложил бы сделать такой, что ли… режиссерский ход… Ввести третью вокальную линию, линию условных историков. Они существуют вне времени, наблюдая за событиями со стороны. Если бы опера была юмористической, то я в этом качестве предложил бы инопланетян. А так, поскольку опере предстоит быть солидной, пока еще не знаю, кто они… Какие образы, в каких одеждах и т. д… еще не решил… Но хотел бы утвердить сам факт существования подобного хода. Что касается текстового наполнения…

– Ты о чем? – резко оборвала его Иквина.

– Я? О рок-опере… «Иисус Христос», – поднял голову Садовников. – Вы же сами высказали пожелание устроить перекличку времен. Увязать библейскую тему с крещением на Руси…

– Пошел ты в задницу со своей библейской темой, понятно?! – У Иквиной задрожали губы и повлажнели глаза. – Если тебе не терпится свою писанину кому-нибудь продемонстрировать, то вон иди к Румянцевой и читай. Она теперь у нас главная, вот пусть и разбирает твою макулатуру.

«Опять смена фаворитки! – догадался Сергей. – Держать себя в руках! Держать!»

– При чем здесь «главная» или «не главная», Галина Васильевна? Мы же обо всем именно с вами договаривались? Я ваши пожелания внимательно выслушал, теперь стараюсь им следовать. И, пожалуйста, давайте не будем смешивать офисную политику с рок-оперой, которую должны создавать вместе.

Иквина молчала.

– Вот еще… по сериалу «Неизвестная Россия» готов высказать свое мнение. Все первые шесть серии внимательно прочитал. Ну и могу сказать, что это тот самый случай, когда начинаешь завидовать, какого же…

– Слушай, ты, чума белоглазая, босяк левый, дурак с кривыми мозгами… ты, когда свои писульки строчишь, вообще думаешь о том, как нормальные люди живут? Сел за стол, включил лампу, жуешь свои засохшие бутерброды, а на то, что вокруг творится, тебе наплевать, как облезлому голубю на китайскую фарфоровую вазу. Ты думаешь, мне приятно шестикилограммовый пылесос туда-сюда перетаскивать, когда любая тварь моложе меня на десять лет пошла в «Техносилу» и взяла за три тысячи баксов то, что ей нужно, да еще смеется мне в лицо! У нее «Лендровер», а у меня б/у корейская тачка, которая от перекупщиков провоняла и разваливается вся. Идешь враскоряку, как дура с четырьмя сумками, вместо того, чтобы на дом заказать, как интеллигентной женщине положено, а тут еще в лифте соседский кобель нассал! Ладно, с тем кобелем… муж, собака… В двенадцатом часу появляется и с размаху прямо в кровать вместо того, чтобы ввернуть шпиндель, который сын оторвал. Я им что, мужик, шпинделя вворачивать? Этому четырнадцать, он еще не мужик, хотя ломать и хамить умеет, а тот, что на кровати, уже не мужик, потому что на своих презентациях пьет, как скотина. Добро бы деньги приносили эти презентации, а не мандавошек. А то ведь наказание одно! Всю жизнь вкалываешь, как тягловая лошадь, начальнику в рот смотришь, на оскорбления улыбаешься в то время как любая безмозглая дрянь с ногами от ушей уже горничную завела бы. Жопой повертела – вот тебе уже и горничная! Еще раз повертела – вот тебе и евроремонт со звуковой изоляцией. Буквой «Г» встала – вот тебе и Канны в то время как я уже забыла, когда в последний раз на Кипре была. Посмотришь утром на рожу, поплачешь, наштукатуришься и бежишь в офис. А тут вместо благодарности убийство одно! Румянцеву над тобой! За что, спрашивается? Ни ума, ни фигуры, ни заслуг. И чем я ему не угодила?

– Ладно, ладно, успокойтесь. – Сергею стало жаль Галину Васильевну. Хотел предложить платок, чтобы вытереть слезы, но постеснялся. – Все это вопросы времени. Сегодня она, завтра – вы.

«Неужели они никогда не привыкнут к тому, что их положение шаткое? Неужели так и не научатся со смехом воспринимать правила игры? Хотя куда мне их понять… мне, эгоисту. Я же не мечтал о Каннах и собственной горничной, а надо бы… Если даже не мечтать, то хотя бы врать, что мечтаю, иначе не вписаться».

– Я вас хорошо понимаю, Галина Васильевна, паскудная нынче жизнь. Вчера в мебельном видел ковер, как раз такой, о котором мечтал. Вроде бы малость, а позволить себе не могу.

– Почем ковер? – всхлипывала Иквина.

– Две с половиной.

– Ручного изготовления?

– Естественно.

Иквина немного успокоилась. Достала из сумочки зеркальце, платочком вытерла тушь.

– Дурак ты, Садовников. Вместо того чтобы делом заняться, пишешь всякую муру. Вон, в страховые агенты иди. Непыльно, и полторы штуки в месяц. Или по линии недвижимости…

– Да кто ж меня возьмет?

Иквина внимательно с головы до ног осмотрела Сергея.

– Такого, конечно, никто не возьмет. Одеваться стильно не умеешь. Улыбаешься не тогда, когда надо. Научишься, может быть, и возьмут. А тут, на телевидении, тебе делать нечего. Профукал ты свое время. Одевайся-не одевайся, никто не поверит, что ты лоялен к Александру Завеновичу. Так что вот тебе мой совет: забудь ты про свою рок-оперу. Выкинь в мусорницу. А Румянцева пускай ищет другого дурака, который возьмется. Или пусть сама пишет.

– А как насчет того, что Апоков просил меня зайти после разговора с вами?

– Зайди, раз просил. Только вряд ли он с тобой о рок-опере говорить станет. Сколько сейчас времени? Ага. Полдвенадцатого. Как раз у него релаксационный период. Если скажешь ему, что Румянцева – дура, по гроб помнить буду.

К приемной они подходили уже как союзники. Возле самых дверей послышался звонкий смех Ольги Румянцевой.

– Иди один, – прошипела Иквина. – Я за себя не ручаюсь. Того гляди, этой собаке в волосы вцеплюсь. Лучше поболтаюсь по этажам. Может пройдет…

Иквина развернулась и зашагала по коридору.

– Можно? – Садовников открыл дверь.

– Можно, – улыбнулась Румянцева. – Александр Завенович вас ждет. Только сумочку здесь оставьте.