Неизвестно точно, кто и в какой период обратился к Византии с просьбой об учителе веры для заново христианизованной страны: то ли еще оккупационные эфиопские власти, то ли, что кажется более логичным, уже сами химьяриты, освободившиеся от их опеки. В нашем распоряжении имеется один, причем сомнительный памятник — Житие Григентия, епископа Омиритского (Химьяритского). Этот человек является столь же важной, сколь и загадочной фигурой в истории византийского миссионерства. Никаких достоверных данных о нем не сохранилось, а его Житие в том виде, в каком оно дошло до нас, возникло в VIII — первой трети IX вв. в Италии[247] и, вполне вероятно, является фиктивным. И. Шахид готов признать фиктивной лишь первую, не–миссионерскую часть Жития[248], но вторую, самую важную его часть, он считает подлинной. Этот исследователь допускает, что Григентий мог появиться в Наджране, когда химьярский царь Абреха порвал с Эфиопией. По мнению Шахида, в герое жития, написанного в конце VI в., смешались некий безымянный монофиситский миссионер, умерший ок. 535—537 гг., и другой, халкидонитский, действовавший уже в середине столетия[249]. Дополнительная трудность состоит в том, что сам текст Жития еще не издан. А. Бергер в настоящее время готовит полное издание этого памятника. Согласно его устному сообщению, агиографическое досье Григентия опирается в основном на Житие Григория Агригентского[250] и Мученичество Арефы, а сам Григентий — лицо абсолютно вымышленное. Как бы то ни было, даже А. Бергер признает, что в руках агиографа имелись какие‑то недоступные нам документы об аравийской миссии. Пока полный текст Жития не опубликован, мы вынуждены довольствоваться отрывками из него, уже давно напечатанными А. Васильевым[251].

Согласно этому тексту, эфиопский царь Элесвоам (Калеб), завоевав Аравию, «очень многих там убил», «остальные же убоялись и обещали ему принять святое крещение — и иудеи, и разнообразные язычники (καί αλλοδαπών έθνών)[252]. Поскольку среди тамошних [людей] не было ни епископа, ни иерея, ни диакона, ни кого другого из клира святой церкви… написал святейший царь Элесвоам (Калеб) александрийскому патриарху Протерию… выбрать в его патриархате мужа мудрого, образованного, разумного и знающего, начитанного как следует в Ветхом и Новом завете. [Царь просил] рукоположить этого [человека] епископом и послать к нему со всем для него необходимым и с церковным причтом (μετα καί της αύτοΰ απάσης χρείας τε καί ακολουθίας έκκλησιαστικής)»[253]. Выбрав в епископы Григентия, патриарх Александрийский, «когда все было приготовлено, вручил святому, без упущений (ανελλιπώς), все, что было тому потребно, а заодно и тем, которые хотели отправиться вместе с ним (συναποδημεΤν)»[254].

Когда Григентий прибыл к царю Калебу, находившемуся в дравии, «царь взял его за руку, и они взошли [в покои], где он жкил, и когда царь воссел на троне своем, а блаженный подле него, прибывшие [назад из Александрии послы царя] подали ему письмо патриарха Протерия, а заодно и те дары, что тот ему отправил… Взяв с собой епископа, царь отправился освящать церкви, которые он построил Господу… При этом божественный Григентий походя (έν τω διαβαινειν), во время освящения, для каждой церкви рукополагал одного священника»[255].

В качестве приложения к Житию Григентия в рукописной традиции фигурируют так называемые «Законы химьяритов». Это — единственный в своем роде образец миссионерского законодательства. Некоторые исследователи утверждают, что «Законы» были написаны самим Григентием, но даже если допустить, что этот текст не являлся подлинным законодательным актом, он остается памятником византийской миссионерской мысли, пусть и более позднего времени, пусть и теоретической. Бросается в глаза, что законы предписывают новообращенным арабам правила жизни, куда более суровые, чем те, что существовали в давно крещенной Империи (ср. ниже, с. 160). Для неофитов категорически возбраняется театр; не оставлено вообще никаких светских праздников; под страхом членовредительских наказаний запрещен внебрачный секс; люди, застигнутые за добрачными интимными отношениями, избавляются от кары только в случае немедленного согласия на брак; запрещается проституция, строго наказывается содержание притона; отказ от «чистого» образа жизни карается смертью и т. д. Практически все гражданское право в «Законах» превращено в уголовное, а все частное — в государственное. Самим ромеям и в голову не пришло бы придерживаться столь кровожадных предписаний[256]. «Законами» навязывалось сугубое благонравие: дважды вдовец обязывался уйти в монастырь; даже рабы должны были жениться, хозяевам предписывалось о рабах заботиться; запрещалось попрошайничество и жестокое обращение с животными (был прописан даже предельно допустимый вес груза для вьючного скота). Вопреки римскому праву, за драку наказывались °ба дерущихся, независимо от того, кто виноват; бедные приговаривались к штрафам, а богатые — к телесным наказаниям. «Законы» нагружали государство массой разнообразных функций: чиновникам вменялось в обязанность следить за ценами на рынках и поддерживать их на «справедливом» уровне; арендную плату повелевалось снижать; нищих полагалось содержать на казенный счет (и принимать меры к тому, чтобы иностранцы не видели следов бедности). В целом «Законы химьяритов» — это тоталитарная миссионерская утопия, нацеленная на создание идеального государства[257]. Кстати говоря, роль царя, пусть и благочестивого, должна была, в соответствии с этим проектом, снизиться: так, царские статуи и могилы, в отличие от Византии, не наделялись правом убежища, а при персоне царя должен был быть создан совет из «святых мужей» для решения важнейших вопросов[258]. Если в византийском праве Бог лишь вдохновляет законодателя, связанного, помимо этого, также и многими внерелигиозными соображениями, то в «Законах» религия диктует свои правила непосредственно[259]. Если текст данного памятника возник в официальных кругах, это является важнейшим показателем того, как именно Византия мыслила свои миссионерские функции. В случае же применения подобного кодекса на практике он явно должен был вызвать недовольство среди новокрещенных арабов.

В 577 г. персы захватили химьяритское государство. Видимо, они не стали истреблять там христианство в целом, но, верные своей политике, разрешили тот его толк, который находился под строгим запретом в Византии. В данном случае это оказался афтартодокетизм (юлианизм). Во всяком случае, в VII в. Анастасий Синаит воспринимает политоним «наджраниты» (ΝαγρανΤται) как синоним для обозначения юлианистов, утверждая, что те и другие «имеют одну и ту же веру»[260]. Афтартодокетизм получил такое распространение в Аравии, что повлиял даже на зарождающийся ислам: 156–я айята 4–й суры Корана слово в слово повторяет «юлианистский» подход к проблеме крестной смерти Христа![261] Тем не менее византийцы не утеряли связей с тамошними христианами: согласно арабской легенде, епископ Наджрана в VII в. Абу–Харита, когда к нему прибыли посланцы пророка Мухаммеда, отказался принять ислам «по причине их [ромеев] обращения со мной, того, что они давали титулы, платили субсидии и почитали меня. Рум [Византия] глубоко враждебен к Пророку, и если бы я принял его, они забрали бы у меня все, что вы видите»[262]. В 787 г. на Соборе в Константинополе присутствовал некий «Петр, пресвитер химьяритов»[263].