Не успело мировое сообщество опомниться, как "полковничий" бунт, вспыхнувший у северных варваров, привел к поражению поддержавших "легитимного" президента частей. Бои, где больше, где меньше, длились неделю, сойдя на нет после смерти "законно избранного" и половины правительства. Вместе с правительством к стенке поставили добрую часть высшего генералитета из тех, кто не отправился к Всевышнему от излучения.

Молодым полковникам и генералам досталось тяжелое наследство: смертельная бандура над головой и различные непримиримые внутри страны, разбившаяся в штопоре экономика и разваливающаяся социальная сфера — и никакой надежды, что заграница нам поможет.

Мама радовалась, что отец жив и бои закончились, но, как оказалось, для нас с Сашкой все только начинается. Отец не вернулся домой, вместо этого он улетел в Москву, а маме сказал, чтобы мы перебирались в часть, которая располагалась недалеко от нашей городской квартиры. По дороге в город на бронетранспортер сопровождения и караван из трех автомашин с семьями военных, было совершено нападение. БТР заработал пару кумулятивных гранат в борт, а на машины обрушился шквальный огонь из автоматов и ручных пулеметов. Было страшно до ужаса… Прибывшие на стрельбу омоновцы нашли больше десятка убитых, дюжину раненых и троих детей без единой царапины. И четверых погибших с родителями. Маму, с двумя тяжелыми огнестрелами, отвезли в госпиталь, а нас определили во временный приют.

Так получилось, что я и Санька попали под колесо безликой административной машины. Следующим утром всех детей из приюта, в том числе нас, загрузили в плацкартные вагоны и вывезли в другой город, так как местные детдома был забиты под завязку, а в приют продолжали привозить новых и новых детей. Напрасно мы кричали, что наш папа с военными, а маму увезли в больницу — бесполезно, все документы и личные карточки сгорели в машине, а кроме слов, усов, лап и хвоста, у нас ничего не было. Таких как мы, с папами военными и мамами за ближайшим углом, был полный вагон. Я и Сашка вцепились друг в друга как два клеща. В приюте-распределителе я первый раз в жизни подрался, заступившись за сестру. Потом таких драк у меня было много.

Через неделю нас перевели в другой приют, где нам суждено было провести целый год. Год, когда главным чувством был голод. Год, когда чтобы накормить сестру, приходилось драться из-за каждого куска хлеба и доказывать свое превосходство перед другой "мелочью". Год, который я буду помнить всю жизнь. Тогда я понял, что ближе Сашки у меня никого нет, мы боялись потерять друг друга. Сестренка была старше меня почти на год, но я был выше ее, крепко сбит и выглядел на девять или десять лет и я стал ее защитником. Худенькая Санька просто не могла постоять за себя. После обстрела колонны она шарахалась собственной тени и пугалась громких звуков, люди с оружием заставляли ее сжиматься в комочек. Стоило ей пискнуть, я бросал все дела и бросался на выручку. Через неделю я попал в банду Вадима Сухарева по кличке Сухарь. Многие думают, что приютом управляли директор, воспитатели и надзиратели. Ха и еще три раза ха! Приютом управляли крепкие и ушлые пацаны, сколотившие свои банды, в которых была жесткая иерархия и беспрекословное подчинение старшему. Тот, кто думает, что дети — это безобидные существа, глубоко ошибается.

Сухарю было шестнадцать лет, его банда была второй по значимости, уступая лишь кодле Абрека, в которой верховодили "черные", так мы называли выходцев с гор. Неделю нас продержали в карантине, после чего перевели во второй жилой корпус. Стоило воспитателю младшей группы выйти по своим делам, как в холле нарисовался Сухарь и тройка его приближенных. Что из себя представляет этот мальчишка никто не знал, но по тому, как он вел себя, многие интуитивно угадывали в нем лидера. Сухарь прошелся по комнате "шпаны", хозяйским взглядом пробежался по единичным личным вещам и направился к девочкам. Писк Сашки был для меня полной неожиданностью. Я сорвался с места, схватил стоявшую у двери швабру и рванул к девчачей спальне. Первый сухаревец, стоявший у двери в комнату девчонок, получил черенком в лоб и выбыл из "состязаний". Второй успел среагировать, сбил меня с ног и придавил коленом. Зря он это сделал, я извернулся и до крови укусил его за предплечье, тут же на меня навалился третий и скрутил руки. Я рычал и пинался, но тринадцати и четырнадцатилетним пацанам мои пинки были, что слону дробина.

— Отпустите его. — услышал я спокойный голос. Чужие руки и тяжелое колено на груди тут же исчезли. — Надо мной склонился высокий парнишка с широкими плечами, умным, в конопушках, лицом и аккуратно зачесанными назад каштановыми волосами. В руках он крутил красивую брошь. — Кто тут у нас такой прыткий? Новенький-зелененький малыш. На первый раз прощаю, на второй раз выбьем зубы.

— Отдай! — прохрипел я. — Это мамина брошь.

— Мамина? Значит девочка твоя сестра. А что будет, если я не отдам? Или возьму у твоей сестры еще что-нибудь.

Я набычился и не знал, что сказать.

— Я тебя кирпичом убью. Залезу ночью в вашу спальню и долбану по башке. — ляпнул я первое, что пришло в голову. Ну, что может придти в голову семилетнему пацану? — Не тронь ее.

— Смелый малыш. — протянул Сухарь, который совсем не производил впечатление бандита. — Мне нравятся смелые мальчики, которые не боятся заступиться за родных.

Сухарь смерил меня долгим взглядом и отдал брошь.

— Узнаю кто возьмет: убью. — спокойно сказал он подручным, — А ты приходи ко мне на третий этаж.

Я долго мучился — идти или нет? Но упорные слухи, что Сухарь дает своим отличившимся бойцам консервы, пустой желудок и голодный взгляд сестры, через месяц заставили перешагнуть порог. Таким образом я попал в "Пиранитос".

Кто мог подумать, что основными добытчиками вожделенных стеклянных, жестяных и пластмассовых баночек, емкостей и бутылочек со звучными названиями тушенка, сгущенка, зеленый горошек и других не менее вкусных деликатесов, окажутся семи и восьмилетние "пистоны". В творящемся бедламе, когда воспитатели и надзиратели работают за продуктовые талоны, дети, большую часть времени оказались предоставлены сами себе. Конечно я загнул про "сам себе". Я и десять других мальчишек активно тренировались на бывшей стройке, которую забросили в первые дни от появления Станции. Моим инструктором был Гена Фофан, прозванный так за большое родимое пятно под левым глазом. Я ползал, бегал, учился пролазить под колючей проволокой. Рядом со мной скребли локтями землю остальные мальцы. Через несколько дней, назначенные Сухарем из старших пацанов инструкторы, расставили лазерные указки и мы должны были найти луч, используя маленькие дымовые машинки, потом пролезть между двух лучей не задев их, за всем внимательно следили старшие. Впрочем, мне хватало одного надзирателя — стоило коснуться красного светового жгутика и я вылетал с площадки от мощного пинка Фофана. Генка хватал меня за грудки и орал, что из-за такого уе. ка, остальных перестреляет охрана складов и если я желаю обогатиться девятью граммами свинцовых мыслей, то могу хоть сейчас пи. довать в сторону бывшего овощехранилища… Пока я научился скользить между красными лучами как уж, моя задница окаменела от пинков…

Можно сказать, что Фофан был моим первым сержантом, забегая вперед, скажу — в восемнадцать лет он пошел в армию и через год стал инструктором у новобранцев… Наверное карма у него такая. Несмотря на злобный характер, Генка оказался неплохим парнем, кроме всего прочего, он учил меня драться. "В драке нет благородства", — говорил Генка, — "Если ты начитался рыцарских романов и выходишь на улицу, чтобы драться по правилам, то в первые пару секунд получишь ногой по висюлькам, потом тебя запинают лежачего. Бей по глазам и в горло, не бойся ударить по яйцам". И я дрался… В приютской вольнице поводом для драки служило что угодно. По морде можно было получить или дать за неосторожное слово, взятую, без спроса, если ты не Сухарь или Абрек, чужую вещь, припрятанный кусок хлеба мог обернуться парой выбитых зубов. Я быстро приучил остальных малолеток, что лезть ко мне или Саньке не стоит. Безбашеный пацан может навернуть и табуреткой и разводным ключом. Моя сестра, вообще, неприкосновенна! У Фофана был хороший ученик, да и он оказался неплохим наставником. До первого "дела" Генка успел наставить мне много шишек и надавать тумаков.