Навек живая быль Евангельской страницы
Бессмертным ужасом и скорбью налита…
Трепещет жар свечей. Почившего Христа
Оплакала земля у тихой Плащаницы.
Кладут густую тень смеженные ресницы,
Страданьем запеклись недвижные уста…
Но сердце верует, что эта ночь свята,
Что тайн великих явь свершится до денницы.
Зарею новою займется край небес,
Победно жизнь возьмет над смертью перевес, —
Печатям не сдержать… От гроба рухнет камень.
И миру возвестит о чуде из чудес
Крылатый юноша, одетый в свет и пламень:
«Восстал Господь наш Бог!» – «Воистину воскрес!»
Желаю тем страстней, чем сумрак безысходней,
Чтоб больше в темноте затеплилось огней,
Чтоб солнце ласковей светило злобе дней,
Чтоб слаще воздух был, а нивы плодородней;
Чтоб было жить, дышать и чувствовать свободней,
Чтоб стал разумней быт, наемный труд вольней,
Искусства радостней, науки чуть скромней,
Глаза отзывчивей, а деньги благородней.
Не в наших ли сердцах начало всех невзгод?
Откройте их любви… Нет, я не сумасброд,
Нет, просто здесь, как все, душой устал болеть я.
А счастье – сон людской, один из рода в род –
Зовет нас благостно с порога новолетья:
«Как дети Божие, встречайте Новый Год».
Пусть судьям нынешним я чужд и неугоден!
Призваньем песенным меня ущедрил Бог,
А путь свой сам избрал из многих я дорог:
Не подражатель я! Но горд, что лучшим сроден.
Поэт – ваятель рифм. Мой выбор слов свободен,
Я волей творческой их косность превозмог;
В богатстве мастерства – живучести залог —
Челлини никогда не будет старомоден.
Прейдет безвременье. Ценителей других,
Друзей Прекрасного порадует мой стих
Неумирающим дыханием искусства.
Они подслушают, почуют, что не стих
В оправе звуковой бессмертный трепет чувства,
Запечатленного в видениях моих.
Закат погас. Свежо. Угомонились птицы;
Чуть забелел туман в молодняке ольхи.
Последний раз поют пред ночью петухи…
И на душе легко, как у родной границы.
Былое – счастья быль, чудесней небылицы:
Перчатки-памятки любимые духи,
Застольный смех друзей, беспечные стихи –
В цветной мозаике живой души частицы.
А настоящее – седин печальный снег
И вялых, серых дум теперь бесплодный бег
Чрез годы, скудные счастливыми дарами.
Еще живу чредой молитв, труда и нег,
Но — поздно… Цель пути уже не за горами…
Благословен же будь, неведомый ночлег.
Напрасно резкостью суда
Меня смутить хотел Мансветов:
Встречаю праздный толк всегда
Я в духе Пушкинских заветов.
К себе в своем искусстве строг,
Я знаю сам себе и цену
И не хочу топтать дорог
На пиерийскую арену.
Кто видит в творчестве и цель,
И путь, и в нем самом – награду,
Тот счастлив творчеством… И мне ль
Роптать, познав его отраду.
Я ведал творчество, а в нем –
Труда взволнованного сладость,
И поэтический подъем,
И эстетическую радость.
Творец не может брать в расчет,
Что кто-то, не поняв, осудит:
Где мысль его – он там живет,
Ни для кого ее не нудит.
И, право, я не виноват,
Что вольных грез полет не связан,
Что мир их шире во сто крат,
Чем тот, что критикой указан.
Пусть под запретом был запас
Того, чем жизнь души богата,
И пусть поэзия до нас
Была по-детски глуповата, –
Но душен стал душе мирок,
Где все певцы с жеманной негой
Жуют для тусклых пресных строк
Свое затасканное "ego"!,.
О, нет!.. Пусть брань… Я всё равно
Храню уверенность живую,
Что слову русскому дано
Объять и мудрость мировую.
2 марта 1941 Нью-Йорк
На люстре с подвеском граненым
Луч солнца сдружился и в нем
Оранжевым, синим, зеленым
И красным играет огнем.
Для счастья так мало нам нужно…
Не свет ли улыбкой одной
Весь мир с его скорбью недужной
Зажжет нам надеждой цветной?..
Я счастьем живу немудреным
И радуюсь, миг улуча,
Оранжевым, синим, зеленым
И красным отливам луча.
* * *
Друзьям, собравшимся в Париже,
Чтоб справить Праздник Полковой,
Я шлю привет далекий свой
И словно делаюсь к вам ближе,
Согрев мечтою стих живой.
Друзья, с седыми головами,
Но в сердце с грезой молодой,
Вступаю я в ваш круг…Я с вами,
Усталый, старый и седой,
Но неизменный под бедой.
Пусть время многое сгубило,
Пусть голос стольких близких смолк.
Но не изжить того, что было,
И сердце любит, как любило,
Наш незабвенный славный Полк.