Поиск
Коломбина ушла
Вере Борисовской
Как блестят. Пьеретта, твои голубые глазки.
Я любуюсь волос твоих золотым венцом.
Ты пришла ко мне, хочешь услышать новые сказки,
Смешные сказки с веселым концом.
Жил Паяц и жила Коломбина.
Жили дружно, как следует быть.
У него был колпак, у нее мандолина
И жемчуга светлая нить.
И пел Паяц, бренча на мандолине:
«Я знаю твои шашни.
Тебя в высокой башне
Я запру…
И умру».
И пела Коломбина:
«Меня в высокой башне
Он запрет —
Но умрет».
Вот и вся сказка о Паяце и Коломбине.
Ты удивлена, Пьеретта, не ждала скорой развязки,
Ты думала — я на три короба навру.
Ах, Пьеретта! ведь есть еще смешнее сказки:
Вчера ушла моя Коломбина, а завтра — завтра я умру.
ПУДРЕНОЕ СЕРДЦЕ (СПб., 1913)
Стих-воин
Он преподал свои законы,
И, обрученный, в их кольце,
Я византийские иконы
Гадаю в ласковом лице.
Мечтательностью так опоен,
Не устрашаюсь суеты:
Меня он ограждает — воин
Меня пленившей красоты.
Неуязвимо укоризне
Не сочетаться мне, в грехе,
С оплакиваемою жизнью,
Не заключенною в стихе.
«Восковая свеча за иконою…»
Восковая свеча за иконою,
И одна из бесчисленных свеч, —
Каждый вечер сгораю зажженною;
Каждый вечер — сгорать зажечь.
Золочу беспощадного Ангела,
Словно Ангелу тайно близка;
Не узнают, как сладостно ранила,
Не любя, Меченосца рука.
Каждый вечер пусть сердце затеплится;
На лампады узорную медь
Только гроздьями воск мой налепится:
Я сгорала, горю — не сгореть.
Первое рондо
М.А. Кузмину
Разбейся, сердце, хрупко, как фарфор,
И порванной струною вскрикни, сердце;
Ведь, как солдат в кровавых брызгах шпор,
Как тамплиер — о павшем иноверце,
Я не надену траурный убор.
Кто плен любви — стоцветный Ко-и-нор —
Отдаст с придачей пригоршни сестерций,
Тот не прочтет — меж строчек есть узор:
«Разбейся, сердце». —
А ты прочти!.. Как раненый кондор,
Не простирая крыл к отверстой дверце,
Прикованный, не рвусь я на простор, —
Считая ход минут, секунд и терций.
Я жду, таясь, запретный приговор:
Разбейся, сердце!
Водолазы
Так тускло видится сквозь щели
Уже остекленевших глаз,
Но за жемчужиной — в прицеле
Не ошибется водолаз.
Поползает в полуудушье,
Где раковины залегли,
А убранными — будут уши
Красавицы чужой земли.
На отъезжающее судно
Отдаст ведь добытую кладь,
Но пальцы отчего так трудно
Невысохшие отлеплять?
Повторенья
Как руки старые ослабли,
Воспоминания каймя,
А в этот раз в чекане сабли
Любовь ударила — плашмя.
Мы прежде, глядя в очи, слепли,
Теперь, гляди, я не ослеп,
И, не сгорев в сметенном пепле,
На старом ложе так нелеп.
Что ж, тосковать по повторенью,
В осенних листьях — по весне,
Чтобы целующие тени
Опять скользили по стене? —
Нет, не вернем, два скорбных лика,
Обетованных благостынь,
Пока судьба, всегда заика,
Нам сможет вымолвить «аминь».
Скольжу
Опепелил мои экстазы
Их меланхолический строй,
И многим я, голубоглазый,
Казался нежною сестрой.
И, веря мне, не замечали,
Какой мы вверились реке,
Кто этот темный — на причале —
Что нам маячит вдалеке.
А я скольжу, скольжу, как ящер;
Одни узнали ястреба,
Как мной силен татарский пращур
И всадник моего герба.
Призыв
Люле
Обнажили дни бесснежные
Камни черной мостовой,
Сердце знало песни нежные,
Был и ласковый, и твой.
Но хотелось опрометчиво
Причаститься и любви.
Нет любви — и петь мне нечего,
Сердцу молвлю: не живи!
Сердце было, да растеряно
(Не у розовых ли рук?).
Даром целишь мне уверенно
В грудь пустую меткий лук. —
Позабудь, и не отталкивай
Иссыхающий поток.
Зацвети, цветок фиалковый,
Мною сломанный цветок.
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: