Бывший поэт,
Мариенфаг на Лиговке,
(нынче Семка-Жгут),
сменил
цилиндр на кепку,
перо прокисшее — на перышко,
пробор изысканно проклеен,
пшют первоклассный,
а финка сбоку,
нервнее фокса
добычей дразнит
казино.
Червонцев пачки
средь меловых профессоров…
Но неудача! Неудачка!
Даешь
в фужер с вином
подсвистнуть порошечку
упитанному скотопромышленнику
Вальком
или бутылкой
в замахе
Бац!
Дзиннь!
Осколки — головокруженье — на пол
(А в дверь: стук-стук!)
Скорее спрятать тушу
— куда вот? —
под двуспалку,
а во входную дверь
не во-время учтивый
мильтон
и управдом
с распиской
об учете мебели.
Убивец смылся,
без всякого смысла
поплелся руки умывать
от подозренья крови.
Его шмара перед гостями
дрожью рассыпалась,
а впереди
из-под кровати
рука
скорюченная
выпала,
быкоподобного скотопромышленника
Скорее у стрекнуть!
И по-за шторой,
меж комодов
Семка Жгут
из Катькиной берложки,
обабившись в платок и юбку
— младенчика под мышку! —
по коридору крадется, как мышь
А ейный, Катькин хахаль,
драный кот
Вадимка,
юродиво
как невидимка —
цап! За воротник!
— Куда? — Туда!
— Ребенок чей?
— Несу домой.
— Да он не твой! Заткнись!
А тот его по морде хлясь!
— Ты драться погоди!
Положи младенца в сторону! —
Пискленок в нише,
юродивый и вор
колотятся
по лестнице
затылками —
рубахи в клочья.
А снизу Катька с визгом,
а сверху управдом с мильтоном —
Зажа-а-ли!
— Вот это — вор!
За жабры
возьмите! —
Семка скорчился,
как в западне.