В понедельник, когда закончился последний перед большой переменой урок, Тамако, отметив про себя, что сегодня над ней никто не издевается, взглянула в сторону Томоми. Томоми ответила ей мрачным взглядом. Тамако устало подумала, что, видимо, мучительница как раз собирается приняться за нее, как вдруг та сделала ей знак глазами — призыв выйти в коридор. В коридоре никого кроме них не было.

— Ты простишь мне, что я над тобой издевалась? — сказала Томоми, растягивая слова и устремив на Тамако умоляющий взгляд. — Хотя, если вспомнить, что я делала, тебе, наверно, будет трудно меня простить.

От неожиданности Тамако какое-то время молчала, не зная, что сказать.

— Раз ты извиняешься, я все забуду, — как только Тамако произнесла эти слова, тревога исчезла с лица Томоми, но потом она, словно испугавшись чего-то, быстро сказала:

— Пожалуйста, никому не показывай ту фотографию. Прошу тебя.

— Какую фотографию?

— Ты не знаешь? — Томоми удивленно всмотрелась в лицо Тамако. — Спроси у своего дедушки, — и ничего больше не сказав, она вернулась в класс.

Что натворил дедушка? Что за фотография? Должно быть, он что-то сфотографировал своим новым фотоаппаратом, но что? Что такого он мог заснять, чтобы так напугать Томоми? Всю вторую половину дня Тамако пребывала в раздумьях и на занятиях была очень невнимательна. Как только уроки закончились, она со всех ног побежала домой. Дедушка был дома.

— Гранпа, что ты сделал Томоми?

Кэндзо, сидевший, по своему обыкновению, на краешке деревянного настила веранды, глядя на сад, ответил, не оборачиваясь:

— A-а, Томоми — это внучка Кидзаки, державшего малярную мастерскую? Ничего особенного я ей не делал.

— Но… — Тамако рассказала о разговоре с Томоми, — что за фотографию ты ей показал?

— Вот эту, — Кэндзо поднялся, зашел в комнату в шесть татами с буддийским алтарем — бывшую комнату жены, где теперь жил сам, и вернулся с цветной фотографией в руках, — хотя это и не для детских глаз.

На фотографии была мать Томоми, Сидзука, — Тамако несколько раз видела ее и запомнила лицо. Женщину сфотографировали за стойкой бара, где она работала. По обе стороны от нее, крепко к ней прижавшись, сидели двое типов, по виду приезжие из деревни, а за спиной пристроился третий, похоже, продавец одного из магазинов в районе. Он поил уже изрядно захмелевшую Сидзуку саке из стакана; мужик справа засунул руку в глубокий вырез ее розового платья и тискал ее грудь; а тот, что слева, задрал подол и, запустив руку в крошечные трусики, трогал ее между ног. Сидзука с улыбкой смотрела в потолок затуманенным от выпитого взглядом.

— Ой, — вскрикнула Тамако. — Это же мама Томоми!

— Да.

— И ты показал эту фотографию Томоми?

— Да, на днях, на улице.

— Зачем же ты это сфотографировал?!

— Как раз для того, чтобы ей показать.

— Я этого не понимаю.

— Дзёдзима из рыбной лавки показал мне эту Томоми, когда она проходила мимо со своей компанией. Он сказал: «Самая высокая — это внучка Кидзаки, у которого была малярная мастерская». А еще он рассказал мне о том, что она над тобой издевается. Эй, опять что-то случилось с твоим лицом. На тебя страшно смотреть! Сделай милость, не корчи такую кошмарную рожу.

Хозяин рыбной лавки был отцом одноклассницы Тамако, Тидори Дзёдзимы, которую шайка Томоми тоже преследовала издевательскими фразочками вроде: «Рыбой воняет» или «Не входи в класс, а то от твоей вони не продохнуть». Но ребенок, которого травят, редко рассказывает об этом родителям; вот и Тидори рассказала не о себе, а о том, как издеваются над Тамако.

— После смерти Кидзаки, хозяина малярной мастерской, — продолжал Кэндзо, — его дочь Сидзука, известная в нашем районе красотка, развелась с мужем, мастерская разорилась, и теперь Сидзука работает в баре с дурной репутацией. Об этом мне рассказал молодой повар Хидэо из ресторана «Санкити-дзуси». Он мне так и сказал: «Этот бар „Голгофа“ у станции — то еще заведение». Вот я и отправился туда с фотоаппаратом. Хидэо не обманул. Там, похоже, каждый вечер творится примерно то же, что и на этой фотографии.

— И никто не заметил, что ты фотографируешь?

— Я купил дорогой фотоаппарат, которому не нужна вспышка. Снимать скрытой камерой не сложно.

— Гранпа, а что ты сказал Томоми, когда показывал эту фотографию?

— Ничего не сказал. Она, бедная, как увидела, сразу расплакалась. Я молчу, а она сама говорит: «Больше никогда не буду издеваться над Тамако». Слабая девчонка — мне и угрожать ей не пришлось.

Тамако впервые подумала о дедушке, что он страшный человек. Но ведь он сделал это, беспокоясь о ней, так что возразить было нечего. Кэндзо пристально смотрел на задумавшуюся Тамако, наконец, вздохнул и сказал:

— Послушай, Тамако. Можешь пообещать мне одну вещь?

— Какую?

— Давай договоримся, что между нами не будет никаких секретов.

Тамако подумала, что дедушка, наверно, беспокоится, как бы из-за секретов не возникло непонимания, и кто-то из них не влез бы некстати в дела другого, и кивнула.

— Хорошо, — сказав это, она поспешила добавить: — То есть я правильно поняла, что нам достаточно просто прямо отвечать друг другу на заданные вопросы?

Она подумала, что иначе дедушке придется рассказывать и о своем прошлом.

— Да, — сказал Кэндзо и внимательно посмотрел на внучку. — А ты не глупа.

Шайка Томоми оставила Тамако в покое, но издевательства над Матико, Тидори и другими продолжались. Правда, сама Томоми с каждым днем все больше мрачнела и уже не участвовала в травле напрямую, предоставив заниматься этим трем своим подручным — Кацуми Ханадзоно, Маи Кабасима и Канна Кётани. И если в такие моменты Томоми чувствовала на себе взгляд Тамако, то сразу же втягивала голову в плечи и отворачивалась, словно кошка, которую застукали, когда она пыталась стащить с кухни еду.

Кацуми, Маи и Канна, похоже, были недовольны Томоми. Однажды, выбрав момент, когда Тамако случайно оказалась после уроков в классе одна, они втроем окружили ее и принялись за свои обычные оскорбления.

— Эй, как поживает дедуля-зэк?

— Он тебя учит людей убивать?

Тамако никогда не умела противостоять Томоми, которая знала ее еще с детства и была свидетельницей кое-каких постыдных Случаев, приключившихся с Тамако в начальной школе. Но этих-то троих — хоть они и оторвы — она не так уж и боится… Почему они позволяют себе так обращаться с ней?

Тамако вышла из себя.

— Слушайте, вы, потише! Совсем охренели?! — крикнула она и у нее сделалось то самое «страшное лицо», о котором говорил дедушка. — Я и сама легко найду сотню способов с вами расправиться. Вам что, жить надоело, идиотки?!

Выражения, запомнившиеся из фильмов про гангстеров и якудза, сами собой слетали с языка, и Тамако в исступлении кричала все громче и громче.

— Перестань, перестань… Мне страшно, — бледная от природы Канна еще больше побледнела и задрожала.

— Прости. Мы больше не будем! Обещаю, мы больше не будем! — в слезах кричала Кацуми.

Маи просто впала в ступор, от ее ног поднимался пар — она обмочилась.

— Видите, что Томоми ведет себя смирно? — сказала Тамако, немного успокоившись и слегка ужасаясь самой себе — и в ней, стало быть, течет дедушкина кровь. — И вы тоже ведите себя скромнее. Хватит издеваться над Матико и Тидори.

Наступила зима. Второй триместр уже подходил к концу, когда в один из учебных дней школу захлестнула волна беспорядков. Все началось с шума во время урока в третьем классе. Учитель пытался урезонить хулиганов, в числе которых был и Хироси Токунага, но опрометчиво упомянул характеристики [15]. В ответ разъяренные ученики начали бить окна, а потом накинулись на учителя. Вслед за ними стали буйствовать мальчишки и в других классах, и вот уже и в классе Тамако Бундзи Сакасита, а потом и другие ученики принялись бить оконные стекла.